Салка Валка
Шрифт:
— Пожалуйста, не сравнивай меня с ней.
Но Стейнтор продолжал:
— Если мне не суждено сделать тебя счастливой, я отправлюсь прямо в тюрьму. Подожди, не убегай, а не то я сейчас перережу себе горло и отправлюсь на тот свет ко всем чертям. Не уходи, пока я не отдам тебе эту вещичку. Она блестит в темноте. Она стоила мне восемнадцать месяцев тяжкой работы в разных морях — в холоде голоде, вони, дыму. Клянусь жизнью, порой жара в кочегарке доходила до пятидесяти градусов. Я был среди воров, собравшихся почти со всего света, убийц, обманщиков беглых преступников, бродяг, чернокожих. И всегда, во время самой тяжкой работы, среди самых отъявленных негодяев, покрытый сажей, угольной пылью, грязью голый, обожженный, избитый, обезумевший, усталый бездомный, оторванный от своей родины, родного языка, заброшенный, одинокий и с нечистой совестью, я думал о тебе. Если бы я, обессилев, свалился и умер, они бросили бы меня в топку, и никто не вспомнил бы обо мне, никто не горевал бы — ни люди, ни бог, ни дьявол. Прежде всего в моих мыслях была ты, потом мальчик и твоя мать. Но ты занимала главное место.
Лихорадочный поток слов, страстное, прерывистое дыхание смутили девочку, лишили ее привычной способности трезво оценивать действительность. Так человек неожиданно оказывается словно парализованным перед разбушевавшейся стихией. С каждым шагом страсть Стейнтора возрастала; казалось, в его просоленных венах бушевало неистовое пламя. Они уже не шли, а бежали. Он обхватил ее за талию, чтобы поддержать, помочь ей, ускорить ее бег, поддержать в случае падения. Салка задыхалась, ей не хватало воздуха. Угрызения совести и удивительная, тяжелая судьба человека, жизнь которого она держала в своих еще детских руках, перевернули ей душу. Она уже не понимала, что происходит, она только чувствовала в своей крови всеобъемлющий страх, какой бывает, когда человек остается один на один с непонятной ему вселенной. Неожиданно они оказались во дворе перед овчарней. Стейнтор выдернул гвоздь из скобы, распахнул дверь, втолкнул девочку в овчарню и закрыл за собой дверь. Овцы в испуге вскочили на ноги и сбились в кучу в дальнем углу. Стейнтор толкнул девочку вперед, перед собой — а может быть, он нес ее на руках? — и бросил па кучу душистого сена, приготовленного для утреннего корма. Он сел рядом с нею и начал читать свои стихи. Он не соблюдал пауз между строками, но это ничего не значило. Салка все равно не понимала ни единого слова. Она только слушала его голос, его дыхание, могучее, как всколыхнувшаяся бездна, ей казалось, что она сидит у края этой бездны, откуда горы, и небо, и морские волны, и человеческие судьбы кажутся одинаково туманно-загадочными. Салка дрожала с головы до ног, зубы выбивали дробь, в висках стучали молоточки, она готова была потерять сознание.
— Посмотри, — сказал он откуда-то из темноты и, схватив ее руку, холодную, влажную, поднес к ее глазам какой-то блестящий предмет. — Он сверкает даже во тьме, даже когда на него не падает свет. Этот блеск излучают страдания несчастного матроса на протяжении долгих восемнадцати месяцев, когда, напрягая последние силы у гигантских топок больших пароходов, болтаясь по чужим морям и океанам, он надеялся добиться прощения от человеческой души, перед которой трепетал и которую ценил больше всего на свете. Сейчас я надену его тебе на палец, я жил в ожидании этого момента.
Но когда Салка почувствовала его руку, шарящую по ее телу и задержавшуюся на груди, она очнулась и осознала, что ей грозит.
— Господи, спаси меня, — закричала она срывающимся голосом. — Стейнтор, ты разве не знаешь, что мне только четырнадцать лет и я никогда не делала этого раньше? Что, если мама узнает?
В этот момент около овчарни послышались чьи-то шаги. Овцы опять испуганно заметались. Салка Валка в ужасе закричала и, отбросив его руку, вскочила на ноги. В одно мгновение она была уже у выхода и со всего размаха влетела в чьи-то объятия. Несмотря на темноту, она поняла, кто это был. Они не проронили ни единого слова. У двери девочка остановилась и со слезами в голосе крикнула: — Мама, клянусь тебе всемогущим богом, ничего не было…
Казалось, слова застревали у нее в горле и вместо них вырывались какие-то бессвязные восклицания. Нет сомнения, они звучали как ложь, и никто лучше Салки не понимал этого. Она повернулась и убежала. Она бежала в горы, громко плача среди сырой, холодной ночи.
Только значительно позже решилась она вернуться домой. Сняв туфли, в одних чулках, она кралась на цыпочках через кухню, как вор или убийца. Салка побоялась войти в комнату матери, где они вместе спали в последнее время. Она пробралась на чердак и бросилась па голые доски своей старой кровати. Только сейчас она вспомнила про письмо с Юга, которое спрятала у себя на груди. Письмо исчезло. Где она могла потерять его — в поселке, в овчарне, во дворе, на склонах гор? Может быть, сейчас ночной ветер носит и кружит его где-нибудь? Раздумывая над этим, она неожиданно заметила блеск в темноте, что-то сверкало у нее на пальце. Боже милостивый, что же это? Да это же кольцо! Она сняла его, осторожно ощупала, повертела во все стороны, любуясь ярким блеском, перемерила на все пальцы, наконец сняла и крепко зажала в руке. К чему ей такое сокровище, купленное ценою жизни ее маленького брата, горькими слезами матери? Куда она спрячет этот преступный предмет от бога, людей и своей совести? Девочка решила вернуть его тому, кто дал ей его, как только выпадет случай остаться с ним наедине. И все-таки это кольцо он отдал ей и никому другому. Раздумывая над этим, она уснула, не раздеваясь, на жестких, холодных досках. Ей приснилось, что она уже взрослая и находится в прекрасном доме среди незнакомых девушек. Она никогда не видела их прежде, они были чужие,
наверное с Юга, а дом, в котором они находились, был такой же богатый, как у Богесена, или даже еще богаче. Наверное, это была школа для девушек, только она не могла понять, как она очутилась здесь. Ведь она всегда, всегда была мальчишкой. Вдруг во дворе зашумели. Кто-то вошел и сказал, что явился человек, который может накликать землетрясение или гром. Она надеялась, что человек не войдет в комнату, дверь была крепко заперта. Выглянув в окно, она увидела Арнальдура в воротничке и шляпе. Она застеснялась и хотела спрятаться, чтобы он не увидел ее, — по сравнению с другими девушками она была плохо одета; никогда еще не испытывала она такого тяжелого, унизительного стыда. Но Арнальдур уже прижался лицом к стеклу, ей уже не спрятаться. И он заговорил, обращаясь только к ней. Он не просто говорил. Это был водопад слов, который обрушился на нее, и она, крошечная песчинка, готова была исчезнуть в нем навсегда. Вдруг оконное стекло раскололось на тысячу кусочков, и поток слов хлынул на нее, устремился ей в душу, кровь, жизнь. Лицо Арнальдура было рядом с ней в комнате, но боже мой, как она ошиблась! Перед ней был Стейнтор. Он продолжал говорить и говорить, пока его слова не превратились в отвратительный вой. Этот вой рвался ей в душу, сводил с ума. Девочка испуганно вскочила и свалилась на пол. Это гудел отправляющийся от пристани пароход.До чего же болело тело от твердых досок! Но делать было нечего, и ей опять пришлось лечь. Она легла и уснула вновь, но не с образом Арнальдура в душе, а со свежей памятью о пылкой страсти Стейнтора в крови.
Глава 22
«В Субботу, в 8 часов вечера, в Армии спасения состоится торжественная свадебная церемония. Сочетаются браком местные горожане — Сигурлина Йоунсдоттир и Стейнтор Стейнссон. Милости просим всех желающих. Входная плата 25 эйриров».
Капитан штаба Андерсен прибил это объявление на дверях лавки Йохана Богесена, заручившись его разрешением. А в это время шел проливной дождь, бушевал ветер, зловещие тучи давили вершины гор.
«Торжественная свадебная церемония» — читали люди и сплевывали в сторону. Большинство отнеслось к высокопарным словам весьма скептически, хотя не видели иного пути положить конец разврату, царящему в Марарбуде; говорили, что это судья и пастор призвали их к порядку.
После обеда в церкви появился пастор в полном облачении, он стал убеждать нескольких пожилых женщин, собравшихся здесь, в необходимости покаяться в грехах. Пастор не раз подчеркнул, что для жителей таких маленьких местечек самое важное — избавиться от грехов. Чтобы придать вес своим словам, он призывал в свидетели господа бога и многих замечательных апостолов. Он сказал, что если народ Иерусалима с радостным ликованием усыпал путь Иисуса пальмовыми ветвями, то только потому, что они осознали свои грехи и покаялись в них. Наконец он заявил, что нечто подобное происходит и в Осейри у Аксларфьорда. Людям, живущим здесь, не удастся усыпать путь Иисуса пальмовыми ветвями, если они не избавятся от грехов. Женщины, как и следовало ожидать, были тронуты этой проникновенной речью. Из-под заржавевшей оправы очков покатились горячие слезы умиления и веры — столь сильно они раскаивались, но так как женщины ожидали возвращения мужей и сыновей с рыбной ловли, то, едва прослушав благословение, они заспешили домой, чтобы к прибытию мужчин успеть приготовить кофе. До чего же хорошо говорил сегодня наш благословенный пастор!
Салка Валка с двумя девочками-подростками стояла на пристани в ожидании лодок. Интересно наблюдать, как они входят в гавань. Тяжело нагруженные рыбой лодки рассекают воды фьорда степенно, гордо, уверенно. Пена красиво вздымается вокруг носа и кормы. Никогда рыбаки не выглядят так внушительно, как в момент возвращения с рыбной ловли: они стоят на палубе мокрые, покрытые рыбьей чешуей, в непромокаемых куртках и высоких сапогах, посреди гор трески, заполняющей всю лодку. При этом они обычно говорят небрежным тоном, «Лов был так себе, ничего особенного». Мужчины и женщины без промедления принимаются выгружать рыбу на берег. Женщины приносят с собой на пристань горячий кофе в бутылках и хлеб с маргарином.
Вдруг девочка услышала позади себя голос матери, спрашивающий, пришел ли «Орел», шхуна, на которой ходил Стейнтор. Как раз в этот момент шхуна пришвартовалась к берегу. Но как ни всматривалась Салка, она нигде не могла заметить ни обветренного лица Стейнтора, ни его богатырской фигуры.
— Стейнтор с вами? — крикнула Сигурлина.
Мужчины ответили насмешливо:
— Мы считали, что он ушел утром на другой шхуне.
— Мы не устраиваем перекличку своим людям, — коротко ответил шкипер.
— А вчера ночью вы его не видели? В Армии говорят, что он не ночевал.
— Эй, женщина, уйди с дороги. Я же тебе говорю, что справиться о том, кто выходит в море, ты можешь только у Йохана Богесена. Если Стейнтор еще раз выкинет такую штучку, ему придется иметь дело с Богесеном. Мы едва управились сегодня, нам не хватало рук.
Женщина тупо уставилась на мужчин. Уголки рта у нее опустились, глаза затуманились, словно она видела перед собой бездонную пропасть. Затем она подошла к другой группе мужчин и уже совсем упавшим голосом спросила:
— Вы не видели Стейнтора?
Они покачали головами. Им было не до разговоров.
Женщина с убитым видом остановилась у третьей группы.
— Никто из вас не знает, куда девался Стейнтор?
Салка увидела, как мать опустилась на мокрый ящик из-под рыбы и, полошив руки на колени, смотрела перед собой на фьорд, окутанный серым дождем. Не захворала ли она, подумала девочка. Она подошла к матери и спросила. Женщина ответила, что она здорова.
— Мне сказали, что Стейнтор не ночевал сегодня дома, — сказала она.