Салка Валка

— Профсоюз рабочих просто-напросто запретит вам работать, — перебил ее Арнальдур, и его слова сопровождались бурным одобрением аудитории.

— Значит, весь твой социализм заключается в том, чтобы натравливать друг на друга людей? — вскричала Салка Валка.

Арнальдур ответил:

— Социализм здесь, как и повсюду в мире, прежде всего означает борьбу за политические и экономические интересы рабочего класса против сил, пытающихся эксплуатировать их.

— Насколько мне известно, мы все здесь рабочие, за исключением тебя, а ты вообще не здешний, а пришелец. До сих пор мы великолепно обходились друг без друга. Могу тебя заверить, что мы прекрасно обойдемся без тебя и в будущем. Так что можешь убираться отсюда, Арнальдур.

— Здесь, как и в других местах, где рабочий класс не совершил переворота, имеются только две категории людей: большинство — массы, создающие ценности, и меньшинство — маленькая группка, которая пользуется ценностями, добытыми массами. Третьей категории нет.

Тогда девушка ответила грубо, почти дерзко:

— Мы встречались с тобой прежде, Али из Кофа! Может статься, что ты, много поездивший и повидавший в свете, позабыл меня. Но я не забыла тебя. Я тебя прекрасно помню, будто виделась с тобой только вчера. Я узнаю все твои бредни. Они ничем не отличаются от той чепухи, которую ты мне поверял раньше здесь, на берегу, когда говорил о привидениях, духах и о чудесной стране за голубыми горами. Ты дурачил меня этой чушью, потому что считал меня глупее других. О, я достаточно наслушалась твоих россказней, Арнальдур. Поэтому я не упала перед тобой ниц сразу же, как ты появился здесь, болтая о красивых домах и о бифштексах. Нет, Али, тебе больше не удастся одурачить Салку Валку болтовней о том, что дороги будут здесь такими же гладкими, как твоя ладонь, и что мы создадим другой мир. Я могу тебе только ответить: мне не раз доводилось слушать проповеди в Армии спасения…

Члены союза рыбаков приветствовали ее речь криками «ура». Ей же хотелось бежать отсюда прочь. Она крепко задумалась, удалось ли ей в действительности хоть чуточку опровергнуть его аргументы о капитализме и пролетариате, не поддалась ли она наплыву личных чувств и не скатилась ли она в своих высказываниях до уровня школьного учителя и председателя приходского совета: возможно, правильней всего было бы убежать во двор и заплакать, как Бейнтейн из Крука. Арнальдур продолжал оставаться насмешливо-холодным и уверенным в себе, как и прежде. Он не удостоил ее даже ответом, а только еще раз попросил членов союза рыбаков покинуть зал.

— Вышвырнуть отсюда этот проклятый союз рыбаков, если они не хотят убираться подобру-поздорову! — крикнул кто-то из зала.

И вот тут началась классовая борьба. Другой голос прокричал:

— Долой бандитский профсоюз. Долой Кристофера Турфдаля!

Некоторое время противники кричали и орали друг на друга, полагая, вероятно, что победит тот, кто больше шумит. Но чем дольше это продолжалось, тем очевиднее становилось, что обеим группам приходится нелегко и от победы были далеки как одни, так и другие. Наконец в сражении наступил перелом — началось наступление по всем правилам военного искусства. Великий строитель церквей, или, как некоторые его называли, герой независимости при Йохане Богесене — именно он зашел посланцу Кристофера Турфдаля сзади, схватил его и быстро швырнул в том направлении, куда отправился Бейнтейн, приговаривая при этом:

— Хватит на сегодня! Хватит на сегодня!

В зале господствовало полнейшее смятение и беспорядок. Женщины, как обычно, принялись взывать к всевышнему и шарахались от мужчин. Одни опасались за свою жизнь, другие — за передники, в то время как мужчины обоих враждующих лагерей протискивались вперед, спеша на выручку к своим вожакам. Сейчас главная задача заключалась в том, чтобы как следует поколотить друг друга; политика была предана забвению. Началась серьезная потасовка. Ну и оживленное же было собрание! Посланец Кристофера Турфдаля оказался в надежных руках, руках, которые, без сомнения, пользовались моральной поддержкой всех благородных людей поселка. Еще немного — и он превратится в лепешку. Самоуверенная улыбка исчезла с его лица, он тщетно пытался вырваться из цепких объятий героя независимости. Он, бедняга, не рассчитывал, что здесь, в Осейри, живут потомки древних викингов, готовые, как и в золотой век, защищать независимость своей страны против иностранного владычества, подобно Эйнару Йоунссону из Тверы.

— Хэ-хэ… На сегодня довольно, молодчик! Здесь жив еще дух викингов и борцов за независимость, вспомни-ка Ингольва Арнарсона, как он боролся против рабства в старину и бросился с горы Хейма на островах Вестманна. Нет, довольно на сегодня. На причале ждет лодка. Она бесплатно доставит тебя туда, откуда ты прибыл. Мы здесь, в Осейри, независимые люди.

Древние саги с их героическими подвигами бушевали, как пламя, в крови лучших сынов местечка, когда они образовали защитную цепь вокруг героя Катринуса Эйрикссона, преграждая путь рабским душам и мешая им освободить своего вожака. Этот взрыв большевизма в Осейри многим обошелся довольно дорого. Оплеухи так и сыпались направо и налево. Клочья одежды летели во все стороны. Одному свернули скулу, другой недосчитался зуба, у многих сыпались искры из глаз. Толпа вместе с оратором, потерпевшим поражение, медленно, но верно двигалась к двери.

Но на пороге произошло нечто непредвиденное и неожиданное: Салка Валка, защитница частной инициативы, пробилась через толпу, и, прежде чем кто-либо успел сообразить, в чем дело, нанесла два сильных удара кулаком по носу Катринусу и по удару в каждый глаз, притом с такой силой, что церковный строитель тотчас выпустил своего пленника и наверняка упал бы на пол, не поддержи его союзники. Затем девушка грубо оттолкнула в сторону нескольких из своих товарищей по союзу рыбаков, расчистив таким образом дорогу для Арнальдура. Теперь он мог свободно соединиться со своими приверженцами.

— Вы, жалкие твари! — закричала она, скрипнув зубами от ярости. — Нападайте на меня, если посмеете!

Оказалось, никто не имел желания нападать на нее. Драка окончилась. Катринусу Эйрикссону помогли выйти из помещения. Кто-то побежал за водой. На носу у него была огромная ссадина, а лицо так распухло, что глаз совсем не было видно. Из носа шла кровь. Все были убеждены, что, доведись другому человеку попасть в такую переделку, он наверняка лишился бы чувств.

— Наемные убийцы! — завопил кто-то.

Арнальдур Бьернссон, цел и невредим, стоял посреди двора и грозил своими белыми маленькими кулаками тем, кто возился около пострадавшего. Одежда на нем была порвана и висела клочьями, но, очевидно, он не был ранен. Самоуверенная, пренебрежительная улыбка исчезла с его лица, уступив место злобе, сильно обезобразившей его черты. Он походил на кота, сидящего на крыше и фыркающего на свору собак.

— Мы разделаемся с Йоханом Богесеном! Мы покончим с Аунгантиром Богесеном и с вами, прихвостнями Богесена. Я обещаю вам это!

Боже ты мой, что за всепоглощающее пламя ненависти пылало на этом интеллигентном молодом лице! Никогда в своей жизни Салка Валка не видела ничего подобного — такого лица, ужасного и привлекательного в одно и то же время. Этот огонь превратил ее собственные чувства в пепел, захлестнул ее, пробежал по всему телу как непонятное, сладостное предчувствие.

— Сальвор, ты предала наше дело! — крикнул ей Свейн Паулссон срывающимся голосом.

— Отвяжись! — откликнулась она презрительно и пошла домой.

Глава 8

«Птица на берегу, чайкой ее зовут». Девушка снимала с себя одежду среди ночного щебетания птиц, в то время как эхо мировой революции и боевой призыв сражаться против наемных убийц отдавался и пел в ее крови. Птицы и большая политика сливались в своеобразную симфонию, певшую в ее душе и теле.

Ты не хочешь, ты не хочешь,Ты не хочешь, ты не хочешьСтанцевать, сплясать со мной.

Снова и снова звучала в ее душе эта нелепая, ею самой придуманная песенка, пока она не уснула. И ей приснился сон.