Салтычиха. Первый серийный убийца в России

– Ну что ж, и уважу! – отвечала, помолчав с минуту, Салтычиха. – А теперь вот – кушай-ка щи! Говорят, без щей – будешь кощей! Не люблю я, Тютченька, кощеев-то!

– И в сих словах, государыня моя, – поднялся с места Тютчев, – я вижу тоже обиду своей особе!

– Эва особа какая нашлась! Много таких-то особ по Москве ходит, Христа ради просит. Таковский и ты, молодец.

Тютчев вспыхнул:

– Я служащий человек, я имею занятие и Христа ради по Москве не хожу!

– А не ходишь – пойдешь! – продолжала злорадствовать Салтычиха.

– Неправда-с! – вскрикнул Тютчев и нервно зашагал по комнате.

Потом он остановился перед Салтычихой, которая уже медленно и с аппетитом ела щи деревянной ложкой, остановился и с укором заговорил:

– Государыня! Для того ли я знакомился с вами, чтобы вы меня так позорить изволили? Скажите мне!

– И скажу! – отвечала Салтычиха, медленно пережевывая кусок черного хлеба.

– Что скажете?

– Скажу, что сама не знаю, не ведаю, для какого черта я встретила тебя, такого удальца-молодца!

– Немного-с сказали!

– Да немного и времени-то мы с тобой из одной миски щи хлебаем!

Действительно, Салтычиха познакомилась с Тютчевым весьма недавно, всего только месяцев пять назад.

Это было в мае. Охотница до прогулок на чистом воздухе, Салтычиха вздумала как-то прокатиться вместе с Фивой по опушке своего леса. В то самое время, как тележка Салтычихи медленно и бесшумно катилась по мягкой проселочной дорожке, в лесу, на недалеком от них расстоянии раздался выстрел из ружья.

– Это у меня откуда стрелки-то показались? – приостановив лошадь, крикнула Салтычиха.

– Может, Никанор, полесовщик? – скромно заметила Фива.

– Совсем не Никанорово ружье, я чую, – сказала Салтычиха. – Да тот и не посмел бы стрелять, зная, что я еду.

– Это точно-с, выстрел быдто господский, – согласилась Фива.

– Так подь-ка, узнай, кто таков стрелок-то удалой?

Фива соскочила с тележки и быстро скрылась в лесу. Не более как минут через пять она вышла из лесу уже не одна. Впереди нее шел молодой человек в каком-то странном, из серого грубого сукна, охотничьем костюме, с длинноствольным ружьем через плечо.

– А! Так это ты стрелок-то? – встретила молодого человека Салтычиха.

Стрелок несколько сконфузился, но тотчас же оправился и учтиво подошел к сидевшей в тележке Салтычихе.

– Прошу прощения, – начал он, – что позволил себе охоту в ваших владениях.

– А ты кто? – уставилась на него Салтычиха.

– Тютчев Николай Афанасьевич.

– Сосед мне?

– Не имею чести.

– То-то не помню никакого Тютчева-то по соседству. Помещик?

– И того нет.

– Так кто ж ты?

– Инженер.

– Ну, стало быть, птица невелика.

– Но, позвольте, государыня моя, – надумал наконец Тютчев, – с кем же я имею честь говорить?

– Салтыкова, молодчик, Салтыкова Дарья Николаевна.

– Салтычиха! – невольно сорвалось с языка молодого человека, и он даже отступил на шаг назад.

Салтычиха вдруг разразилась хриплым смехом:

– Вона! И тебе я, молодцу, ведома!

Тютчев растерялся:

– Ведома… точно-с… точно-с… Но… простите, государыня мою нескромность, ошибку… Мне вовсе не было известно, что вы, государыня моя…

– Будет болтать-то! – перебила его Салтычиха. – Чай, не зверя перед собой видишь-то – человека. Я, молодец, баба простая, хорошая. А что про меня худо говорят, так черт с ними! На чужой роток не накинешь платок!

– Это точно-с… точно-с… – бормотал все еще не оправившийся от смущения Тютчев.

– Да чего тебя так проняло-то, молодчик? Поуспокойся.

– Я ничего-с… Но… позвольте мне, государыня моя, вам низко и почтенно откланяться.

– Не торопись. Пожалуй ко мне сперва на миску щей, а потом и уходи.

Тютчев согласился, хотя отчасти и нехотя. Ему были известны проделки Салтычихи. В дом ее вошел он даже с некоторыми трепетом. Но вскоре как-то освоился, приободрился и, подвыпив порядочно салтычихинских наливок, разболтался и имел счастье понравиться самой хозяйке. К вечеру они уже были своеобразными друзьями. С этого дня Тютчев почти каждый день приезжал из Подольска, где жил, в Троицкое и проводил приятно время в сообществе Салтычихи.

Так время шло до того октябрьского вечера, в который между ними началась ссора,

Ссора эта теперь не прекращалась и готова была превратиться в настоящую бурю. Так и случилось.

Выслушав обидные для себя слова, Тютчев в угрожающей позе остановился перед Салтычихой.

– Чего встал? Чего бельма выпучил? – в свою очередь угрожающе произнесла Салтычиха.

– Наконец… наконец… наконец… – вдруг заговорил Тютчев презрительным, взволнованным голосом… и остановился.

– Чего наконец? Чего? – впилась в него глазами Салтычиха и стала ждать, что он скажет.

Тютчев, сделав несколько шагов по комнате, стал глядеть в упор на Салтычиху.

– То, государыня моя, наконец, что так поступать непозволительно! – выпалил молодой инженер и отступил на шаг назад от Салтычихи.

– Ты это чего же взъелся, чертов огородник? – было вопросом разгорячившемуся молодому человеку.

– Того, государыня моя, что вы, наконец, и со мной хотите поступать, как со своими дворовыми! Но это несуразно и совсем не по-дворянски!

– Хо-хо, какой дворянин отыскался новый! – злорадно засмеялась прямо молодому человеку в глаза Салтычиха.

– Точно-с, дворянин-с!

– Оно и видно!

– Смею вас уверить!

– Не уверяй! Сама вижу, что дворянин! Тельце прикрыто, а рыло глядит в корыто!

– От вас, государыня моя, только такие несуразности и слышать можно!

– Ты больно разговорчив! Язык что веник: только и знает, что сор заметает.

– Да-с, это точно-с! – заходил Тютчев нервными шагами по комнате. – У вас сору-с много, очень много сору-с! Пора бы этот сор и со двора долой!

– Уж не пора ли тебя самого со двора? – уязвила молодого человека Салтычиха.