Сальватор. Том 1

Именно здесь хранились тысячи мелочей, составляющие богатство истинных влюбленных: пряди волос; ленты, оброненные когда-то одной и хранившиеся другим на груди; увядшие букеты пармских фиалок, даже камешки с прожилками, подобранные на морских пляжах, где влюбленные встречались раньше и бродили вместе. Там же хранилось самое дорогое сокровище: письма, благодаря которым они могли шаг за шагом проследить за развитием их страсти. Письма почти непременно приводят к беде, однако влюбленные не в состоянии их не писать, а потом не в силах их сжечь. А ведь можно было бы сжечь письма и хранить их пепел.

Впрочем, пепел – это признак смерти и эмблема небытия.

На камине лежал небольшой бумажник, где оба написали одно и то же число: 7 марта. По обеим сторонам каминного зеркала висели два небольших натюрморта с цветами, написанных г-жой де Маранд еще до замужества. Там же – странная реликвия, к которой Жан Робер как поэт относился с особым благоговением, – над каминным зеркалом висели четки слоновой кости, с которыми Лидия ходила к первому причастию. Там было все, что может быть в комнате, предназначенной не только для любовных свиданий, но и для ожидания, для мечтаний; там было все, что способно скрасить ожидание и удвоить счастье.

Само собой разумеется, ждать приходилось только Жану Роберу.

Поначалу он ни в какую не хотел встречаться в этой комнате, находившейся в особняке Марандов. С деликатностью, свойственной лишь избранным, он выразил это отвращение Лидии.

Однако та сказала:

– Положитесь на меня, друг мой, и не пытайтесь быть деликатнее меня; поверьте, я предлагаю вам то, что могу предложить: это мое право.

Жан Робер хотел бы услышать объяснения этого «права», но Лидия оборвала его на полуслове.

– Положитесь на мою щепетильность, – сказала она, – но большего не просите: это значило бы открыть вам тайну, которая мне не принадлежит.

И Жан Робер, любивший до самозабвения, закрыл на все глаза и позволил отвести себя в небольшую голубятню на улице Лаффит.

Там он проводил счастливейшие часы своей жизни.

Там, как мы сказали, все было сладостно, даже ожидание.

В эту ночь, как и в другие, он находился в возвышенном расположении духа, он испытывал нежность и подпал под очарование, ожидая соблазнительнейшее существо. Он благоговейно припал губами к четкам, украшавшим шею Лидии, когда та была еще девочкой; вдруг он услышал едва уловимый шелест пеньюара и приближавшиеся легкие шаги.

Он узнал походку и, не отрывая губ от четок, лишь полуобернулся к двери.

С четок он перенес поцелуй на лоб трепетавшей молодой женщины.

– Я заставила вас ждать? – улыбнулась она.

– Вы скоры, словно пташка, – сказал Жан Робер. – Однако, как вам известно, дорогая Лидия, страдание измеряется не продолжительностью, но интенсивностью.

– А счастье?

– Счастье неизмеримо.

– Вот, значит, почему оно длится меньше, чем страдание?

Ну идемте, господин поэт! Вас ждут поздравления.

– А… Но… Почему не здесь? – спросил Жан Робер, с таким же отвращением спускавшийся в апартаменты г-жи де Маранд, с каким поначалу поднимался в голубятню.

– Я хотела, чтобы день окончился для вас так же, как и начался: среди цветов и ароматов.

– О, прекрасная Лидия! – вскричал молодой человек, окинув г-жу де Маранд влюбленным взглядом. – Чем вы не аромат и не цветок? Зачем мне куда-то идти, если рядом вы?

– Вы должны во всем мне повиноваться. Я решила, что нынче вечером вас увенчают лаврами у меня. Идемте же, поэт, или останетесь без короны.

Жан Робер осторожно высвободил руку из руки прекрасной волшебницы, подошел к окну и задернул занавеску.

– А господин де Маранд у себя? – спросил он.

– У себя ли он? – беззаботно переспросила Лидия.

– Вот именно, – подтвердил Жан Робер.

– Ах! – обронила молодая женщина.

– Так как же?

– Я вас жду, вот что… Да-а, уж вас-то пташкой не назовешь: вас недостаточно просто поманить…

– Могу поклясться, Лидия: временами вы меня пугаете.

– Чем?

– Я вас не понимаю.

– Да, верно. И тогда вы про себя думаете: «По правде говоря, эта милая госпожа де Маранд – просто…»

– Не продолжайте, Лидия! Я знаю, что вы не только обворожительны, но благородны и деликатны.

– Однако вы же сомневаетесь… Господин Жан Робер! Угодно ли вам пройти в мои апартаменты, да или нет? Я имею на это право.

– И ваше право – тайна, которая вам не принадлежит?

– Нет.

– К счастью, как всякую тайну, ее можно разгадать.

– Лишь бы я вам не подсказывала: тогда моя совесть будет спокойна. Начинайте…

– Мне кажется, я уже догадался, Лидия.

– Ба! – промолвила молодая женщина, широко распахнув глаза в которых угадывалось скорее сомнение, нежели удивление.

– Да.

– Ну, я вас слушаю.

– Если я правильно угадаю, вы скажете: «Это так»?

– Продолжайте.

– Вчера я встретил вашего мужа на дорожке, ведущей в Ла Мюэтт.

– Верхом или в коляске?

– Верхом.

– Он был один?

– Я должен отвечать как есть?

– Да, дорогой. Я не ревнива.

Госпожа де Маранд произнесла эти слова с такой искренностью, что в ее правдивости сомневаться не приходилось.

– Нет, он был не один: он сопровождал прелестную амазонку.

– Неужели?

– Разве я вам сообщаю что-то новое?

– Нет, но я не вижу во всем этом тайны.

– Тогда я подумал, что, раз господин де Маранд не стесняется кататься в лесу с чужой женщиной, вы считаете себя вправе делать то, что делаете.

– Я вам не сказала, что «считаю себя вправе», я сказала, что «имею право».

– Значит, я не угадал?

– Нет.

– Позвольте, Лидия, задать вам вопрос.

– Пожалуйста.

– А вы ответите?

– Пока не знаю.

– Чем объяснить, что господин де Маранд, имея такую прелестную жену, вместо того чтобы бегать по женщинам…

– Что же?

– Не стал мужем собственной жены?

– В этом и состоит тайна, которую я не могу вам открыть, дорогой поэт.

– Почему?

– Повторяю: это не моя тайна.

– Чья же?

– Господина де Маранда… Идемте!