Самаркандские рассказы

Я писатель. Наверно очень хороший. Как всех известных писателей меня не удивляют звонки знакомых и незнакомых мне людей в шесть часов утра. С точностью до наоборот, меня бы удивило отсутствие таких звонков. Это те самые звонки по телефону, услышав которые человек пытается выключить будильник, а потом неизбежно бежит открывать дверь. Но это не про меня, это не мой стиль. Я снял трубку:

– Говорите, Вас внимательно слушают.

– Ты, что делаешь дома?
– Судя по металлическим ноткам в голосе, девушка в левой руке держала пистолет.

– А что, Вы хотите взять у меня интервью?

– Какого черта, ты должен был быть здесь еще пол часа назад.

– Не кричите так, Вы разбудите мою жену, и она меня никуда не отпустит.

– Пьянь. .......? .......!

– Сейчас шесть часов.

– Да у тебя часы погоду показывают!

Я посмотрел на часы, девять, да, шесть часов может быть только по гринвичу.

– Да, я вот только вчера из Лондона...

– Я тебе даю пол часа, причем из них двадцать минут уже прошло.

– Да я не успею даже носки одеть.

– Успеешь, когда босс тебе ухо откусит. Давай быстрее! Целую.

Она положила трубку.

Я возвращаюсь в комнату, у меня там лежит фотография, я ее прячу, мало ли что, вдруг грабители. Я пью чай, не ищите в этом глупых аналогий, я _просто_ пью чай и смотрю на фотографию. Вы спросите почему я не одеваюсь и никуда не спешу? Мне некуда спешить, я не успел, не успел я очень давно, тридцать лет назад. А она мне звонит, она мне звонит каждое утро, звонит не смотря даже на то, что телефон уже год как отключен. Для нее нет преград.

Я ей ничего не рассказываю. Я боюсь ее напугать. Я боюсь, что она больше не позвонит. Я действительно этого боюсь. А хочу сказать я многое. Хочу сказать, что я никогда в жизни больше не опоздаю, она не поверит, я всегда опаздывал, но это не главное, я хочу прочитать ей стихи, хорошие стихи, мои:

В тишине серебристых аллей

Я тебя повстречаю весной

Снова мы проживем этот день

Я и Ты, Ты и Я, Я с Тобой

Буду быстро я все говорить

Очень быстро, сбиваясь на крик

Я уже не смогу пережить

Зря потраченный, брошенный миг

А на следующее утро, я буду ждать ее звонка, в дверь. Философом очень трудно жить, но очень легко умирать.

1967. Утро.

Тени движутся на встречу друг другу, и вот уже видно перекрестие прицела. Он просыпается в холодном поту, ничего, все уже позади. Вчера поздней ночью с фонариком в зубах он в дверях кабинета шефа заложил взрывчатку. Расчет простой, шеф как всегда приходит раньше всех, открывает дверь и избавляется от всех проблем.

Звонит телефон, он снимает трубку обеими руками:

– Да?

– Привет, ты еще живой, приезжай скорее, шефа нет, а тут море клиентов, если ты сейчас не приедешь они меня изнасилуют.

– Я еду.

Он хотел крикнуть "Беги оттуда!", он хотел сказать чтобы она не подходила к двери шефа. Но не смог, его нельзя винить, он думал, что успеет туда первым. И он старался, как он спешил! Но шеф его опередил, как всегда. В последний раз, но не менее уверенно.

Уже лет тридцать, как тебя не стало.

С портрета ты на нас глядишь устало.

Конечно срок, но время здесь не в счет.

Оно не в даль, а в стороны течет.

Плескалось время пенистой волной.

И солнце то садилось, то вставало.

Да именно тогда тебя не стало.

И замер в ожидании образ твой.

Андрей Березиков, 1997

ГОРОД

Ночью, на безлюдной площади

громкоговоритель походил на

человека, разговаривающего

с самим собой.

Эмиль Кроткий

Город умирал медленно, он замерзал. Холодных и голодных людей увозили отсюда поезда и машины. А Город, дрожа от холода, вспоминал их молодыми и счастливыми. Он верил, этот Город. Он верил в этих людей, он отгонял от себя мысль, что они никогда не вернуться. Что он останется здесь один. Один на один с их прошлым.

Пустынные улицы, по уши засыпанные снегом, уже приобрели плавность линий. Казалось, что под тяжестью снега дома пригнулись, пригнулись для того чтобы никогда не выпрямиться, а это и есть смерть.

Но тут Город увидел человека который шел к нему. Человек был еще далеко, он замерз и ослаб, но он шел. За ним гнались, его искали на вертолетах. И искали его явно не для того чтобы дать ему конфетку. Человек шел, с тупой настойчивостью повторяя одну и ту же, неизвестно откуда прилипшую к нему фразу: "Держи удар, держи удар".

И город вздрогнул, с крыш посыпался снег и заскрипели двери: "Это он мне, он говорит это мне! Держись парень, я тебя им не отдам. Я удержу."

– Говорит борт семь. Слушай, Генка, это же тайга, кого здесь можно найти?

– Держись ближе к заброшенному городу, он должен выйти туда, в тайге ему крышка. А в городе он может залечь, а потом по железке, и ищи его.

– Понял, иду к городу. Конец связи.

Пилот развернул вертолет вдоль реки, что проходила около города. Неприятное место. Город смотрел на вертолет пустыми, холодными окнами. А пилот вглядывался в искрящийся снег, пытаясь увидеть черную точку человека или дымок его костра.

Он был отличный пилот. Небо, это было его призвание, и он чувствовал свою машину. Но когда загорелись все датчики, и кабина засверкала как новогодняя елка, он испугался. Да, он был асс, но понять ничего не мог. Машина забирая влево понеслась к земле.

Группа захвата уже подъезжала к городу. Вездеход карабкался по бывшей дороге выбивая на ухабах из людей все доброе и хорошее и заставляя их материться. Офицер сидящий рядом с водителем смотрел вправо, там проходила железная дорога, он искал следы. Вот в далеке уже видны первые дома. Это мертвый город.

– Вертолет, идет со снижением.
– сказал водитель показывая пальцем.
– Кого же это так массированно ищут, а?

Офицер открыл рот для ответа, но раздался взрыв, и он закрыл рот снова. Через секунду все уже выскочили из машины. Черный дым поднимался слева.

– Метров триста. Из-за сопки не видно. Все в машину.

Вездеход летел по заснеженному полю как катер, поднимая белую волну снега. Под сопкой горел вертолет, рядом никого, никто не выбрался. Снег вокруг почернел. Вот тебе и черная точка на белом снегу, большая такая точка.