Самая мерзкая часть тела

Надо идти. Идти и мальчика, стихами говорящего, на ниточке вести.

А он решится. Обязательно решится. И даже ясно, где, в каком месте. В темном дворе у желтой стены угрюмо попытается стать ближе и родней. Преодолеть сопротивление ночного воздуха.

Всё. Так и есть. Стоит, красуля, спиною ощущая холод штукатурки. И кажется, уже готова, безвольно ждет, что свет в окошках, небо и луну закроет, заслонит лохматая, большая голова.

Незаживающая рана чужих губ коснется ее кожи.

Ох.

Много кубиков, целое море весеннего воздуха могут втянуть, вобрать в себя легкие бывший спортсменки. Прозрачного и невесомого на вдохе, но черного, тяжелого, как гиря, при резком, взрывном выдохе.

— Пара-пара-парадуемся на своем веку! — Зух отшатнулся от удара.

А бравая девица нырнула ему под руку, крутнулась и исчезла в чернильном омуте подъездного проема.

Наше вам с кисточкой!

II

Брови

В понедельник только кошки родятся. Серые фигушки по рубль десять. И весь вторник в ушах мяуканье стоит. А четверг — день порхающих и беззаботных, синиц в веселых сарафанах. Пристроишься за ним и на одной ножке в пятницу. А там уже хоть колесом ходи, хоть стой на голове.

Валера Додд едва не стала студенткой биофака. Знает.

То есть, имеет право недоумевать, откуда воронье? Сентябрьские звуки в мае? Даже в просушенном, прогретом, солнцем продезинфицированном Трансагентстве нельзя спокойно постоять у расписания автобусов. Доброжелатель обязательно в затылок каркнет:

— Ну, здравствуй, здравствуй.

А начинался день прекрасно. Пусть не сачком и обручем, зато ведерком. Оцинкованным, десятилитровым.

В половине шестого Валерку, нечесаную, но трезвую и праведную, поднял отец. Вернулся.

Тирлим-бом-бом.

Такой у Валерии Николаевны папка. Ключом никогда не пользуется. В сером подъездном киселе не дышит. Трамвайной медью не звякает. Бумажки на пол не роняет. Все звуки у него простые, громкие, понятные.

Отпирай, голуба! Я пришел. Молока нема, зато руки не пустые.

Дней пять тому назад Николай Петрович собрался и уехал. Это у него запросто. Полжизни человек провел в лесу — решенья принимает махом. Если тянет товарища проведать, речку Дерсу промерить резиновыми сапогами, значит, натура требует, закон природы. Ружье на спину и вперед.

Порох отсыревать не должен, а капсуля ржаветь.

Но вот вернулся. И вовсе не так, как мог бы, после недели в заказнике у друга егеря. Не с мешком лосиной печени, не с парой тетеревов, а с чужим ведром.

— Держи, — дочурке протянул железное, накрытое старой штормовкой. А под линялой парусиной — рыба! Акула, кит — серьезная такая щучка. Уснула, рот открыт — зубов не сосчитаешь.

День начался славно. С ухи, с отцовских прибауток. И обещал так и катить, шустрить воробышком, чирикнуть здесь, чирикнуть там, в зените кувыркнуться, ужин украсть у голубей, с небес спикировать в кусты вечерних светлячков, и там запеть.

Дискотекой грохнуть. Специальной гостье, редактору-стажеру, честь отдать фанфарами и трубами, фонтаном, фейерверком.

День намечался быстрый и красивый у девушки Валеры, у славной крали в сорочке с пуговками и вельветовой юбке. Но не сложился.

Моргнул свиными зенками начальника, и.о., Олега Анатольевича Курбатова, и растянулся жабьей пастью двоюродной сестры, Анастасии Савельевны Синенко.

Вот гадство!

Да нет, скорее скотство. Ни за что не сойти Олегу Анатольевичу за пресмыкающееся — холодный деликатес. Стать колхозная, брови совхозные и кооперативный запах «Шипра». Само здоровье и доска почета.

Уже второй месяц командует, заведует делами телерадиокомитета. Исполняет обязанности валериного благодетеля — Альберта Алексеевича Печенина.

Да, жил человек. Носил несвежие, но непременно светлые сорочки, заколку с камешком, на пальце — деталь от крантика водопроводного и графские запонки. Ногти не стриг. О творчестве любил порассуждать и об упадке киноискусства. А еще взял на работу дочь скорняка Валерку Додд. Зла никому не делал, настроения не портил, только воздух. Потел, как три коня, и грех заливал парфёном фабрики "Свобода".

Обычный человек. В один апрельский понедельник пошел сделать заурядный черно-белый рентгеновский снимок. Без завтрака ушел и не вернулся.

На пару минут буквально заскочил. Пижаму взял, носки и мыло. Любимую двустволку вытащил из шкафа, но заряжать не стал. Погладил и снова зачехлил. Хотел стопарик «русской» накатить, а хватанул полный стакан и на столе пустой оставил. Захлопнул дверь, соседям ключ отдал и в хирургическое отделение. По лужам. Не оборачиваясь, не оглядываясь.

Там был довольно скоро прооперирован, и, говорят, удачно. Уже ходил по коридору в фетровых шлепанцах, курил тайком под лестницей, но киноведом и ответственным товарищем себя еще не ощущал. Не чувствовал. Пока только простым метеорологом, ведь жил словно под флюгером, под ветряком — прогнозами, температурой и давлением.

Сыр в масле тем временем катал Олег Курбатов. Хозяйствовал. Большой, землистый, влажный, как казенный лен. Перина, подушка и матрац. Зам.

Давно он подбирался к Лере. Бил клинья, удочки закидывал. В день Красной армии плясал, ломался перед лапушкой, мел галстуком. Восьмого марта с противоположной от Минздрава стороны заходил. Соблазнял номенклатурным «Салемом». Извел полпачки. Широкий пиджачок, шерсть эдинбургскую устряпал пеплом. И хоть бы что.

Улыбка, взгляд — все было правильным, все обещало понимание. Контакт и зажиганье. Но каждый раз не с той оказывался. Никакой тебе эстетики и красоты в берлоге холостяцкой. Одна лишь физкультура.

Спасибо, люди помогли. Не бросили. Коллектив. Спаянный, женский. Невзлюбил, не принял Валерию Николаевну Додд.

С самого первого дня отнесся настороженно, а год прошел, и только одного желал — исторгнуть, избавиться, забыть. Анюта-машинистка, как и положено правофланговой, барабанщице, первой забила тревогу. Глаз у нее наметанный, опыт побольше, чем у всего отдела "социально-бытовых проблем", а нюх собачий. Мгновенно сообразила, отчего на рыле мыло. А брови Олега Анатольевича так и сигают через переносицу. Котяра, с рук ест и тут же бочком пристраивается к чужой лодыжке.

Беда.

Но что гораздо хуже — коллеги из сердца вырвали. Корреспонденты и младшие редактора, имевшие, в отличие от Ани из приемной, с товарищем Курбатовым контакты сугубо производственного характера. Красивые, хорошие, тоже из списков вычеркнули. Все, дружно, разом ополчились на веселую Валеру. Увы, даже высшее образование не выручает, когда вдруг выясняется такое. С приходом длинноногой выдерги единственным местом в телерадиокомитете, где мужчина может кофе угоститься или «ТУ» стрельнуть, оказалась редакция программ для учащейся молодежи и юношества.