Самая Умная Лошадь

Мы с СУЛ быстро нагнали его и стали медленно обгонять. Помню напряжённое лицо казаха, проплывшее мимо. Парень что-то орал, его конь высоко поднимал тонкие белые ноги, делая вид, что выпрыгивает из кожи, а СУЛ действительно выпрыгивала из кожи! Она стала совсем мокрой, я слышал, как бешено колотилось её большое сердце — и вдруг она споткнулась! Я закричал, чуть не слетев с неё, вне себя: «Но-о-ги-и!» — но она не упала. Она проскакала несколько шагов как-то боком, потом выровнялась и опять полетела на невидимых крыльях. Теперь я слышал только топот её копыт. Конь с пастухом остался далеко позади.

Я смотрел на белый камень впереди, он тоже казался мне конём, которого мы нагоняем.

Камень всё рос в моих глазах, всё рос и рос, я уже видел на его боках синие с красными прожилки. Вдруг он промелькнул где-то в стороне. Впереди остался пустой, облысевший склон сопки, а над нею, в небе, улыбающаяся Се- миз-Бугу.

СУЛ медленно перешла на рысь, потом сбавила её, поднимаясь по склону, перешла на шаг, и мы остановились...

Зашелестели травинки, ветер запел в них тихую песню, забыв о свисте, которым он только что подгонял нас. Сияло

Мы етояли и смотрели, как казах грустно приближается к нам на белом

Момент был прекрасный!

— Вот, — сказала СУЛ. — Надеюсь, ты доволен...

— Молодец ты! — ответил я. — Замечательный молодец! И я тебя очень люблю!

Она благосклонно наклонила голову.

В этот момент я даже забыл о хлебе.

А парень уже вытаскивал его на ходу из своего мешка. Когда они с конём подъехали, его конь зашептался с СУЛ, а парень протянул мне обеими руками драгоценную буханку. Горячие глаза смотрели на меня с полным удивления уважением.

— Твоя молодец! — проговорил он глухо. — Я не думал... И твой лошадь хороший... Однако моя в Каркаралы поехал. Быки догонять.

Быков его уже не было видно — они скрылись за сопками.

Во рту у меня опять слюна сбежалась. Но и парня было немножко жаль. Что ж, сам виноват! Он взял в руки повод, чмокнул губами и повернул коня в степь.

— Кош болыныз! — сказал он.

— Кош! — сказал я. — Прощай!

Он медленно последовал на своём коне за невидимым стадом.

СУЛ прощально заржала им вдогонку, и белый конь ответил ей, чуть повернув голову.

Я спрыгнул наземь с буханкой под мышкой. Трава здесь, на склоне, была редкой и низкорослой. Она с трудом пробивалась сквозь серо-зелёную россыпь растрескавшихся от времени камней. А внизу, под склоном, трава росла высоко и густо.

— Пойдём отдохнём в траве, — сказал я.

Мы спустились и легли посреди облетающих тюльпановых лепестков на примятые стебли травы. Возле корней сквозила прохладная, пронизанная солнцем тень. Трава сразу загородила от нас отъезжающего вдалеке казаха и сопки,, и осталось только синее небо в шевелящейся сети растений. Я лёг на живот, а СУЛ привалилась на бок, и тогда я разломил буханку. Она пахла в разломе дрожжевым духом, а тёмно-коричневая нижняя корочка, присыпанная серым пеплом, с прилипшими в ямках чёрными угольками — древесным дымом. Половину буханки я положил в траву перед СУЛ, а в другую вонзился зубами сам.

Хлеб был необыкновенно вкусным, домашней выпечки. Мы долго ели его молча, вздыхая от нетерпения, боясь обронить в траву хоть крошку, глядя то на хлеб, то на шевелящиеся листики и стебли, на красные прозрачные лепестки тюльпанов, сквозившие солнцем, на ползающих в траве букашек, не обращающих на нас внимания. Спину припекали теплые лучи, животу было прохладно от мягкой земли. Ветер тихо шелестел мимо ушей, в траве. И вскоре буханки не стало – она перекочевала в наши отяжелевшие животы.

СУЛ первая нарушила блаженное молчание.

— Умеете же вы, люди, делать вкусные вещи! — сказала она. — Никогда не ела такого чудесного хлеба!

— Я тоже, — промычал я, дожёвывая кусок. — Единственное, что меня смущает, так это что мы не совсем честно выиграли байгу!

— Почему нечестно?!
– Возразила СУЛ , - Я старалась изо всех сил! Не виновата же я, что у меня больные ноги. Да и его конь согласился с радостью… он меня любит.

— Ты говоришь, вы раньше знали друг друга?

— Мы росли с ним в одном табуне, в соседнем колхозе. Это я уже потом сюда перешла. Меня продали за пшеницу. Хочешь, я расскажу тебе, что он мне говорил?- спросила она.

— Конь?

— Он умел красиво говорить, - кивнула она головой, — За это я тоже любила его, хоть он и старый. Он очень умный.

— Что же он такое умное говорил?- спросил я весело.

— Только ты не смейся, - попросила СУЛ, — Ночью, когда мы убегали от табуна и бродили посреди черных сопок, и когда гудел ветер и развевал мою гриву и хвост, и когда мы были сыты вкусной травой и водой из ручья, он говорил мне: « Ты чиста как ветер! И быстра как он! Твой взор ясен и зрение так остро, что видит каждую былинку. Из рук друга ты принимаешь пищу, а врага бьешь копытами в лицо. Поступь твоя так спокойна, что на полном скаку человек может выпить на твоей спине полную чашу, не расплескав ни капли…» Вот как он говорил,- закончила она восторженно, глядя на меня чуть смущенными большими глазами, в которых я увидел самого себя, повторенного на фоне синего неба и тончайших травинок.

— Ну, что ж!- сказал я серьезно,- Он прав и я могу повторить то же самое. Ты моя Самая Умная Лошадь.

— Не говори, что я твоя лошадь, - попросила она, -Скажи, что я твоя сестра.

— Ты моя сестра.

— Вот так, - сказала она довольная.

— А тебе приходилось когда-нибудь бить врага копытами в лицо?,- спросил я.

— Бывало, - ответила она скромно . — Но не будем об этом говорить. В такой счастливый день.

Я посмотрел на неё с уважением и погладил по чёрной блестящей шерсти, нагретой солнцем. Я ещё не знал, что скоро сам буду свидетелем её борьбы с врагом.

А пока наши дни тянулись счастливо и медленно, хотя лето в конце концов промелькнуло быстро.

Степь вдруг помрачнела, потеряв яркие краски, сопки посуровели, трава повсюду, где она не была скошена, обрела жёлтые и рыжие оттенки. Красно-рыжим окрасились одинокие кустики над нашей речкой. Вода в реке потемнела, стала ледяной, и мои курорты со стирками прекратились.

Гора Семиз-Бугу всё чаще нахлобучивала на голову тучевую папаху — к осенним холодам, потому что они там ранние. Особенно по ночам. Да и днём тоже. И улыбалась гора намного реже и сдержанней. Зато воздух стал прозрачней, и все морщинки на лице старой горы виделись чётко.

Спал я всё так же в копнах сена, иногда в новых скирдах, и мне всегда там было тепло. Сено теперь было не то, что весной- свежее, мягкое, пахучее! Вот вылезать только по утрам ещё больше не хотелось! Особенно когда на всем лежал белый иней: на траве, на камнях, на крыше моего сенного дома. Но СУЛ всегда безжалостно будила меня — когда дело касалось работы, она была точна и неумолима.

И была, конечно, права: стадо не могло ждать. И день тоже.

Но один раз она разбудила меня ночью.