Самодержавие в истории России

С точки зрения А.В. Назаренко, разделы между братьями, являющиеся главной отличительной чертой родового сюзеренитета, нельзя рассматривать ни как симптом нарождающейся феодальной раздробленности, ни как способ централизации государственной власти на том основании, что политическая власть киевского князя над князем-посадником якобы помножалась на власть отцовскую. Такие противоположные точки зрения, пишет он, являются следствием непонимания различия между уделами эпохи родового сюзеренитета и уделами эпохи феодальной раздробленности. Между тем это совершенно разные феномены как по происхождению, так и по государственно-политической сути. Первые – результат неразвитости феодальных отношений, вторые, напротив, – их окончательного развития. Первые вытекают из права всякого наследника на часть наследства, т.е. в данном случае государственной территории, охваченной данями, а вторые (по крайней мере формально-юридически) – не более чем волеизъявления сюзерена. Владимир наделял сыновей не потому, что хотел этим обеспечить централизацию государства, а вынужден был делать это, так как каждый из его взрослых сыновей имел право требовать надела. Процесс феодализации происходил по двум встречным направлениям: путем окняжения территорий и посредством кристаллизации вотчины. Изначально междукняжеские разделы как следствие родового сюзеренитета никак не связаны с созреванием предпосылок феодальной раздробленности. Но в какой-то момент развившаяся снизу феодальная вотчина заставляет князей и на свой удел взглянуть как на вотчину: феодальный экономический партикуляризм выливается в политическое дробление. В Древнерусском государстве такой момент наступает в первой половине XII в., тогда как разделы XI в. и более ранние не стоят в связи с процессом феодализации, являясь лишь следствием действия родового права (11, с. 506–507).

Из источников неясно, претендовал ли Владимир на титул кесаря и получил ли из Константинополя тот венец, который изображался на его монетах, но он носил титул каган, традиционный для политических притязаний русских князей с IX в. Каганом и «единодержцем земли своей» именует Владимира митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати». Тот факт, что каганом назван и сын Владимира Ярослав, позволяет, по мнению В.Я. Петрухина, предполагать, что после разгрома Хазарского каганата Святославом этот титул de jure был признан за русскими князьями (12, с. 163). Известно также, что на печати Всеволода Ярославича (сына Ярослава Мудрого) князь впервые именуется по-гречески «архонтом всей Росии», т.е. «князем всея Руси». Однако этому титулу не суждено было закрепиться за киевским и другими князьями Древней Руси. Он возрождается, когда внешние исторические обстоятельства объединяют русские земли под единой властью – властью татар в «Русском улусе» (12, с. 191–192).

В «Сказании о Борисе и Глебе» Владимир обозначен и как «самодержец всей Русской земли». Однако при всех своих претензиях на «самодержавие», киевский князь не присоединил к своей титулатуре императорский титул василевса-царя, что действительно могло бы свидетельствовать о настоящих имперских амбициях Владимира. Очевидно, пишет В.Я. Петрухин, на Руси осознавалась юридическая неправомерность претензий на царский титул русских князей, в отличие от болгарского царя Симеона, который имел право претендовать на титул василевса болгар и ромеев, поскольку был не только свойственником византийского императора (как и Владимир), но и царем в пределах самой империи. Русь лежала вне этих пределов – в «Скифии», – и официально претендовать на царский титул ее правители смогли лишь тогда, когда не только Византийское царство ушло в небытие, но и когда «безбожное царство» Орды оказалось под властью московских князей – при Иване Грозном. Кроме того, более древняя «родовая» княжеская традиция вместе с активизирующейся позицией городов (волостей) препятствовали воплощению «имперских» амбиций и византийского образца на Руси (12, с. 174–175).

Нераздельное владение всей землей («всей Русью») целым родом князей – коллективный сюзеренитет, изначальное отсутствие наследственных уделов – отчин (вотчин) приводило, как отмечает В.Я. Петрухин, к неразличению публичного (государственного) и частного права, и сама государственная власть воспринималась как «частное» (семейное, родовое) право. Но именно «родовой сюзеренитет» оказывался той системой власти, которая оставляла городам (в прошлом – племенным волостям) право выбора князя. И начиная с XI в. в летописях все чаще упоминаются горожане – киевляне, новгородцы и др., которые вмешиваются в княжеские усобицы, заявляя на вече о своем предпочтении того или иного князя, не связанного с его местом в родовой иерархии.

Точно так же и само «лествичное» перемещение князей с одного стола на другой, в той или иной мере характерное для всей истории Древней Руси, оставляло не меньше поводов для конфликтов, связанных с претензиями князей на больший или меньший по значению стол. С князьями должен был перемещаться и их двор – дружина. Оставшиеся же без князя дружинники, особенно старшая дружина, те мужи – бояре, которые уже успели обзавестись собственными дворами и селами, оставались если не в бесправном, то в угрожаемом положении. Их владельческие права были к началу XII в. защищены законом (Пространная Правда), но гарантом закона выступал опять-таки князь.

Оседание дружины, прежде всего боярства, в городах и селах, формирование вотчинной системы землевладения приводило к тому, что боярство было заинтересовано либо в прочной княжеской власти на местах (ее смена приводила к восстаниям и грабежам боярского имущества), либо, напротив, в полной зависимости князей от местных верхов, как это сложилось в Новгороде (12, с. 133–134, 136).

Система «родового сюзеренитета» открывала перед князьями Рюриковичами две возможности: восстановление целостности владения путем борьбы и уничтожения родичей или раздел страны на ряд волостей-княжений. Однако, что характерно, ни Владимир, ни Ярослав, устранив братьев-соперников и восстановив единовластие, не сумели изменить саму систему corpus fratrum, порождавшую острые конфликты. Попыткой выработать некую систему престолонаследия, которая, с одной стороны, покоилась бы на родовом сюзеренитете, а с другой – гарантировала сохранение государственного единства, А.В. Назаренко считает «ряд» (или, как его иногда называют, «завещание») Ярослава. Суть его состояла в регламентации взаимоотношений между сонаследниками-братьями при выделенном положении старшего (сеньорат), роль которого, впрочем, сводилась к роли гаранта политической стабильности родовой системы (11, с. 515–517). Однако примечательной особенностью «завещания» Ярослава, как отмечают С. Франклин и Дж. Шепард, является отсутствие самой концепции «единовластия», как если бы киевский князь был только по виду монархом, но не монархистом в действительности, склонным увековечить монархическую систему власти. В результате оказалось, что возведенный Ярославом квазиимперский по своему внешнему виду фасад не был подкреплен созданием квазиимперской политической структуры, а на практике была отброшена даже ее видимость (21, с. 248). Порядок правления, установленный Ярославом для сыновей, был нарушен уже зимой 1066–1067 гг., и политический кризис, то затухая, то обостряясь вновь, приобрел практически перманентный характер. Что касается самой княжеской власти, то заимствованные представления о кагане или царе исчезли, оказавшись неприемлемыми для сложившейся политической культуры, не монархической по своей сути (21, с. 290–291).

Парадокс, таким образом, заключался в том, пишет В.Я. Петрухин, что те силы – князь и дружина, – которые были главным консолидирующим фактором в IX–X вв., в XI в. стали фактором нестабильности и дезинтеграции. Раздачи городов и «волостей» Владимиром Святым и Ярославом Мудрым своим сыновьям были одновременно и условием единства Русской земли под властью единой династии Рюриковичей, и основанием для княжеских усобиц в силу существования «лествичной» системы наследования княжеских «столов». «Ряд» Ярослава, разумеется, не был равнозначен позднейшим «завещаниям» князей XIII–XV вв., оставлявшим «уделы» своим сыновьям (или родственникам) в наследство на правах собственности, но это был уже шаг к «отчинному» – феодальному (удельному) распределению и наследованию столов. После бесконечных усобиц между наследниками его сыновей тенденция к формированию княжеских уделов получает правовое оформление на княжеском съезде в Любече в 1097 г. Сформулированный там новый политический принцип – «каждый да держит отчину свою» зафиксировал разделение русских земель на фактически независимые друг от друга княжества (13, с. 244; 12, с. 193–194; 3, с. 54, 62). В то же время съезд подтвердил и систему коллатерального наследования в соответствии со строгой иерархией старшинства, переходящего от брата к брату, а затем возвращающегося к сыну старшего из них. Это противоречие между патримониальной и коллатеральной системами наследования в дальнейшем стало постоянной темой политических споров между членами постоянно расширяющейся династии (21, с. 259–260, 266– 267).

Вместе с тем памятники северо-восточного, киевского и юго-западного летописания конца XII – XIII в. свидетельствуют о новых важных явлениях общерусской истории. На смену представлениям о коллективной власти княжеского рода над Русской землей приходит идея (и титул) «великого князя» как верховного сюзерена не «всей Руси», но своей волости – Владимиро-Суздальской и Галицко-Волынской земли. Идея великого княжения не вытеснила сразу традиционные представления о роде князей-братьев, дожившие вместе с распрями этих князей до эпохи феодальных войн первой половины XV в. Но тогда великий князь, по-прежнему признававшийся старейшим в роде, был уже не столько «отцом», сколько «господином» – великим князем всея Руси. В домонгольскую эпоху представления о «старейшинстве» не упрощали отношений внутри княжеского рода. Однако тенденция, истоки которой были намечены еще первыми русскими князьями, претендующими на титул кагана, тенденция к самовластию, в исторической перспективе – к самодержавию, стала вполне определенной и даже преодолевающей «родовую» традицию власти в XIII в. Путь от «ряда» к «самовластью» лежал через отчинную систему (12, с. 230).

К началу XIII в. определились четыре сильнейшие земли-княжества, в которых правили определенные ветви рода Рюриковичей, – Волынская, Смоленская, Черниговская и Суздальская, что в перспективе, по мнению А.А. Горского, могло привести к формированию нескольких (трех-четырех) крупных русских государств. Однако в середине XIII в. Русь оказалась под властью Монгольской империи, а с 60-х годов того же столетия – в зависимости от западного улуса державы Чингизидов, так называемой Золотой Орды, ставшей тогда полностью самостоятельным государством. При этом русские земли сохранили в главных чертах свою общественно-политическую структуру, в них продолжали править собственные князья. В системе властвования изменение свелось к появлению вне пределов Руси источника верховной власти – хана Орды, ставшего сюзереном русских князей. На Руси он именовался царем, т.е. обозначался самым высоким титулом, ранее применявшимся только к императорам Византии. Орда, таким образом, заняла в мировосприятии русских людей место мировой державы – «царства» (2, с. 19–20).

Зависимость от ордынского «царя», выражавшаяся в его праве утверждать русских князей на «столах» их княжеств и получать дань с русских земель, стала традиционной нормой. Соответственно, отмечает А.А. Горский, для освобождения от ига Орды должно было измениться не только соотношение военных сил, но и сложиться представление о нелегитимности власти ордынского хана над Русью и о равном с ним статусе главного из русских князей. Появление единственного бесспорного претендента на такую роль стало необходимым условием устранения внешней зависимости (1, с. 190–192).

Формированию ядра будущего Российского государства в пределах именно Суздальской земли способствовал ряд факторов. Среди них А.А. Горский выделяет установление контроля над Новгородом, оказавшимся в то время более выгодным из «общерусских» столов, чем потерявший свое значение разоренный Киев, а также отсутствие до второй половины XIV в. прямой угрозы со стороны усилившегося Великого княжества Литовского. Поддержанию у владимирских великих князей «общерусских» притязаний не в последнюю очередь способствовало признание их Ордой «старейшими» на Руси. При этом символом «старейшинства» стало обладание Владимиром, заступившим, таким образом, место Киева в качестве столицы «старейшего» из русских князей. Индикатором признания первенствующей роли Владимирского великого князя является применение к нему (хотя еще и эпизодическое) с начала XIV в. титула «великий князь всея Руси». Большое значение имело и перенесение в конце XIII в. во Владимир резиденции главы русской церкви – митрополита. Превращение Великого княжества Владимирского в центр высшей светской и духовной власти открывало в перспективе возможность одному из удельных князей, овладев владимирским столом, занять главенствующее положение во всей Северо-Восточной Руси (1, с. 204–205).