Самое ужасное путешествие (с илл.)

На мостике состоялось нечто вроде совещания, и было приказано лечь в дрейф и держаться на чистой воде с подветренной стороны пака, пока ветер не стихнет. «В обычных условиях безопаснее всего было бы сделать поворот оверштаг и держать курс к востоку. Но в данном случае мы должны были рисковать и ради наших лошадей поискать более спокойные воды. Миновав ряд плавучих льдин, над которым разбивались волны, мы скоро подошли к сплошному льду и, обойдя его, были приятно удивлены, очутившись в сравнительно спокойных водах. Пройдя еще немного, судно остановилось и легло в дрейф»[11].

Весь этот день мы дрейфовали вместе с паком, время от времени медленно уходя под парами в подветренном направлении, чтобы уклониться от плывущих на нас льдин. К ночи погода начала проясняться. Был канун Нового года.

Я пошел спать, надеясь проснуться уже в 1911 году. Но проспал недолго, меня разбудил Аткинсон. «Ты видел землю? – спросил он. – Завернись в одеяла, пойди посмотри». С палубы я какое-то время ничего не различал. «Видишь вон там наверху отблеск? – помог мне Аткинсон. – Это снег, подсвеченный солнцем». И действительно: над облаками единственными светлыми пятнами на темном горизонте возвышались знаменитые вершины гор, словно обтянутые белым атласом. Предвестники Антарктического континента, гора Сабин и хребет Адмиралти.

Нас отделяли от них 110 миль. НоЛедяные громады стоят на века,Но издали видит продрогший матросИх белыми клочьями, как облака… [44]

И я, признаюсь, вернулся на теплую койку. В полночь в детскую ворвалась шумная толпа, в честь Нового года звонившая в обеденный колокольчик. Я ждал, что меня стащат с койки, но, подбодренный ударом в бок от Бёрди Боуэрса, живо вскочил сам.

44

Томсон. Здесь и далее, если не указано иное, стихи в переводе Ю. А. Игнатьевой. – Ред.

Мы шли берегом Земли Виктории, залитой ярким солнечным светом. «Вечер совершенно тих. В 11 часов многие, наслаждаясь солнцем, сидели на палубе и читали»[11].

Второго января, в понедельник, в 8.30 вечера мы увидели в 180 километрах от нас вулкан Эребус. На следующее утро чуть ли не все были на реях – убирали паруса. Судно держало курс на мыс Крозир, и нашим восхищенным взглядам открывалась северная оконечность острова Росса, а на восток от него простиралась стена Барьера, скрывавшаяся за горизонтом. Воды, по которым мы шли, кишели пингвинами Адели и косатками.

Я видел Фудзияму, самую изящную и стройную из всех гор на Земле; видел горы Канченджанги – из смертных только Микеланджело мог бы воссоздать такое величие. Но мне милее всех Эребус. Тот, кто сотворил Эребус, понимал очарование горизонтальных линий, и очертания Эребуса ближе к ним, чем к вертикалям. Это самая умиротворяющая гора на свете, и я очень обрадовался, узнав, что наш дом будет стоять у ее подножия. И постоянно над кратером Эребуса лениво полощется флаг из вулканических паров.

Мы достигли передней стенки Барьера приблизительно в 8 километрах восточнее места ее соединения с базальтовыми скалами мыса Крозир. Уже видны возникшие в результате сжатия ледяные волны, оказавшиеся таким серьезным препятствием на пути путешественников с «Дисковери» к колонии императорских пингвинов. Нолл чист, а вершину горы Террор окутывают облака. Что же касается Барьера, то нам он кажется старым знакомцем – так точно он соответствует нашим представлениям о нем и изображениям на рисунках и фотографиях.

Скотт приказал спустить вельбот, и мы подгребли под утесы. Нас встретил довольно сильный прибой.

«Нам было поручено выяснить возможности высадки, но прибой с такой силой разбивался среди глыб льда на берегу и у подножия льда, что о высадке нечего было и думать. Мы бы и лодку разбили и сами очутились в воде. Но для меня это было истинной мукой – ведь в каких-то двух метрах над нами на небольшом грязном обломке старого припая, выброшенном на берег, размером не более трех квадратных метров, стоял, понурившись, живой птенец императорского пингвина, а рядом спал стоя его верный родитель. Малыш был еще покрыт пухом – интереснейший факт биографии этой птицы, мы догадывались о нем, но до сих пор никто этого не видел. Ни в природе, ни на чучелах мы не наблюдали такой стадии развития: крылья уже освободились от пуха и покрылись перьями, оперилась также полоска на груди и часть головы. Эта птица явилась бы для меня бесценным сокровищем, но мы не могли рисковать ради нее жизнью, и она осталась стоять на своем месте. Любопытно, что, хотя вокруг было сколько угодно чистого льда, на котором могли бы жить эти жалкие отщепенцы, покинутые цветущей колонией – вместе с дрейфующим припаем та уже плыла на север, – они предпочли остаться на единственном уцелевшем обломке льда размером около трех квадратных метров, да к тому же еще оказавшемся на два метра выше уровня воды; они явно не могли взять в толк, почему эта льдина никак не оторвется и не последует за всеобщим исходом на север, начавшимся, должно быть, с месяц назад. Интереснейший случай, наводящий на мысль о том, что эти смешные существа очень туго соображают. Но в этом чрезвычайно грязном куске льда, имевшем в толщину около полуметра и нависавшем над водой наподобие пещеры, было еще кое-что удивительное: из его нижней стороны торчали лапы и куски тел дохлых пингвинят, а в одном месте даже труп взрослой особи. Я надеюсь зарисовать весь этот необычный сюжет, ведь, насколько нам было известно, именно в этом уголке можно узнать кое-что об императорских пингвинах, иначе их жизнь останется тайной, как многие другие явления живой и неживой природы. А этот эпизод, во всяком случае, вносит нечто новое в наши познания об удивительной примитивной птице…

Выгребая из-под ледяных обрывов, мы все острили, что было бы неплохим предсмертным развлечением увидеть, как нависающий лед отрывается и падает на нас. Признаться, мы не без удовольствия отошли от этого места метров на двести-триста и уже гребли по открытой воде обратно к кораблю, как вдруг раздался громоподобный шум, затем сильный всплеск воды, и вверх взметнулось облако ледяной пыли, словно дым при взрыве. Случилось именно то, о чем мы только что говорили. Но не только это взволновало нас на обратном пути к кораблю: у нас на глазах пояс плотного пакового льда прижал «Терра-Нову» так близко к Барьеру, что в какой-то момент мы усомнились, сможет ли она вывернуться или врежется в него. Разворачиваться не было ни времени, ни пространства, и ей пришлось пятиться кормой вперед, сквозь толстый лед, преодолевая удары сильной зыби о руль и кормовой подзор»[15].

К западу от мыса Крозир склоны горы Террор спускались к морю, образуя удобное для высадки место, но только в спокойную погоду. Летом здесь располагается большая колония пингвинов Адели, и именно здесь экспедиция «Дисковери» оставила на столбе записку с описанием своего маршрута, предназначавшуюся на будущий год спасательному судну. До этой записки пыталась добраться санная партия, шедшая с Барьера, но результатом была лишь ужасная гибель Винса. [45] Плывя вдоль берега, мы ясно различали столб, такой же новенький, как в тот день, когда его поставили. Теперь мы уже знаем, что позади него есть выход на Барьер, а пингвинью колонию мыс Крозир защищает от метелей. Лучшего места для зимовки не придумаешь, и мы очень огорчились, поняв, что высадиться невозможно.

45

См. Введение с. 23.

Там мы впервые увидели колонию маленьких пингвинов Адели. Берег был усеян сотнями тысяч птиц, многие тысячи их кружили в воде вокруг судна. После того как мы ближе познакомились с колонией, ее своеобразные обитатели казались нам уже не случайными знакомыми, а добрыми друзьями. Что бы ни делал пингвин, все окрашено его индивидуальностью, он жизни не пожалеет, лишь бы увидеть что-нибудь интересное. Летать он не умеет. Да и вообще его поведение необычно для птицы. Например, будучи вынужден бороться с большими, чем остальные пернатые, трудностями, он проявляет при этом невероятную отвагу; это совершенно особое существо, то серьезное, то веселое, энергичное, храброе, дерзкое, и всегда (если только вы не управляете собачьей упряжкой) желанный гость; он становится чуть ли не близким человеком.

Кроме мыса Крозир, мы могли высадиться в заливе Мак-Мёрдо, в таком месте, которое удовлетворяло бы главному требованию – имело связь с Барьером по морскому льду, так как суша в основном непроходима. От мыса Крозир мы взяли курс на мыс Бёрд, северо-западную оконечность острова Росса, выполнив по пути детальную съемку побережья.

Подойдя к мысу Бёрд и острову Бофорт, мы заметили, что устье пролива забито паковыми льдами. Пришлось прижаться по возможности к земле, чтобы избежать неприятностей. «Обходя мыс Бёрд, мы постепенно открывали хорошо знакомые и незнакомые места: гору Дисковери и Западные горы, смутно видневшиеся сквозь дымку. Приятно было вновь увидать их. Нам, в сущности, пожалуй, лучше на этой стороне острова. Чувствуется как бы что-то родное в этой обстановке»[11].

Весь берег от мыса Крозир до мыса Ройдс ледяной и недоступный, причем большей частью сильно трещиноватый. Западнее мыса Бёрд ютятся несколько маленьких пингвиньих колоний, а высоко над ними на фоне ледяных склонов выделяется несколько серых гранитных глыб. Это эрратические [46] валуны, вынесенные льдом с Западных гор, – свидетельство более теплого климата в прошлом, когда Барьер поднимался тысячи на две футов выше, чем сейчас, и выдавался намного дальше в море. Но в наше время Антарктика стала холоднее, снег стал откладываться в более северных районах и соответственно уменьшилось образование льда. [47]

46

Эрратический – принесенный ледником.

47

Точка зрения автора в обосновании причин развития оледенения отличается от современной.