Самокрутка

— Что же нам? скрываться пока здесь? — сказал Борис. — Или объявиться?

— Увидим. Только я боюсь — Ахмет выдаст нас со страху. Я приказал ему жить здесь не отлучаясь, пока всё разъяснится, а он уже с ночи пропал.

После долгого молчания Хрущёв снова заговорил взявшись за шапку:

— Сидите тут. А я опять по городу за вестями. Ввечеру буду обратно, что-нибудь привезу.

И он вышел, не прощаясь, задумчивый и унылый.

Молодые остались одни и долго не проронили ни слова.

— Что же, Боря? — заговорила Анюта первая. — Чего же отчаиваться? Подумаешь, мы обманулись... Ведь так и должно было всё случиться. А ты уж приуныл. Да так и лучше. Ей Богу, так лучше. Я бы не вынесла, если бы батюшка захворал и, пожалуй, помирая один, не приказал бы меня к себе на глаза пускать...

— Правда твоя, милая. Давай ждать.

— Ну в монастыри, самые хоть дальние... А там, убежим! с помощью Хрущёва, сойдёмся, и...

— И к хану! — рассмеялся Борщёв.

— Я говорила и клятву дала: на край света. Помнишь? Ещё при всех вчера за обедом.

— Да. Господи! Вчера только... А кажет сто лет прошло. А что сенатор? А? Что сенатор? — воскликнул вдруг Борис.

И будто по данному знаку, будто сговорившись, Борис и Анюта громко расхохотались.

— Да, это был самый глупый день в его жизни! — сказал Борис. — Куда он теперь в Москве глаза покажет.

И они снова начали смеяться, но этот смех был прерван внезапно появлением на дворе кареты, которую Анюта узнала сразу и оторопела. Это была её любимая четырёхместная карета, которую она считала своей собственной, в отличие от других, а князь звал "Анютиной".

— Кто это? Что?.. Как сюда? Выдали? Ахмет?! — заговорили они оба шёпотом и припадая к стёклам окон, чтобы скорее разглядеть, кто в карете.

Экипаж подъехал и они увидели в ней Агашу с Солёнушкой.

Испуг прошёл сразу.

Оба бросились как дети вниз, навстречу к сестре и мамке и скоро целовались на подъезде, как если бы не видались года.

Солёнушка заговорила первая:

— За вами мы, княжна. За вами и за Борис Ильичом.

— Да, дедушка требует, подтвердила Агаша. Приехал, меня снарядил и требует вас обоих немедленно. Всей дворне приказано в сборе быть. Судить вас будет, говорит.

Агаша была взволнована, говорила смущаясь и глаза её были красные.

Молодые опешили и переглянулись боязливо. Одна и та же мысль явилась у обоих. Мысль о скорой разлуке.

— Кто же выдал нашу квартиру? Ахмет? — спросил Борис.

— Да. Ахметка. Его заковали. Он и выдал со страху! — сказала мамка.

— Если сегодня же, чрез час — и разлучат! — вымолвила Анюта, бледнея и прижимаясь к мужу.

Но мамка обняла своё дитятко и, целуя горячо её руки, зашептала нежно:

— Не опасайтесь. На вид страсть гневается князь. Буря сама ходуном ходит. А на душе не то. Будь я проклята и на том и на этом свете, если он вам что худое сделает. Меня засадил, а вот уж и выпустил и за вами послал. Не тронет он вас пальцем.

— Как?

— Простит. Верьте мне. Простит! Давно я его знаю. За прощением зовёт. Или уж я совсем из ума выжила.

— Да ведь он объездил всех! Во дворце был! Жаловался чуть не царице? — воскликнул Борис.

Солёнушка удивилась, даже смутилась...

— Не знаю. У преосвященного, слышала я от людей, что они были и долго сидели. Бог милостив... Собирайтесь. Ну, барышня... А вы что ж своё не сказываете, обернулась Солёнушка к Агаше. Говорите. Что ж делать. Бог даст и это обойдётся.

Агаша со слезами на глазах хотела заговорить, но заплакала. Тут только Борис заметил её заплаканное и красное лицо.

— Что такое? — изумился он, совершенно недоумевая, что может заставить добродушную сестру горевать. Но одно её слово объяснило ему всё.

— Матушка...

— Что?! Беда какая приключилась? — воскликнул Борис.

— Как они узнали поутру, ещё в постели, обо всём, так легли опять на подушки и в себя не приходят! сказала Солёнушка.

Наступило молчание. Агаша плакала тихо.

— Что же с ней? — Взволнованно сказал Борис.

— Бог их знает. Князь послал уж за немцем вашим. Карл Иваныч сейчас поможет.

— Господи. Вот не ожидал. Да что же это с ней? Обморок что ли от испуга? обернулся Борис к сестре. Ты первая сказала об нас матушке?

— Я... — Она поглядела большими глазами на меня и спросила опять — плакала Агаша. — Сказала: мой Борюшка, на тётке своей... женился?.. Душу свою... губит.

— Ну...

— Ну и упала так... прямо... на подушки.

— И с тех пор не приходила в себя? — спросила Анюта.

— Нет... будто спит.

— Поедем скорее! — воскликнула Анюта. — Что там ни будь. Господи благослови!

Чрез минуту все четверо молча съехали со двора; всю дорогу, чрез целую почти Москву, никто не проронил ни слова.

XIV

Когда молодые во второй раз въехали во двор, то встретили три гроба с покойниками, которых выносили со двора в церковь.

— Хорошая примета! — сказала Солёнушка. Удача будет.

— Хороша — хорошая. Из-за нас же! угрюмо проворчал Борис.

Анюта перекрестилась и выглянула на открытые гроба, которые проносили их люди мимо них. — Она узнала только мёртвое лицо великана-швейцара.

— Бедный, — шепнула она. — И не нужно было. Я ушла по задней лестнице.

— Вольно было напиваться, решила мамка.

Карета остановилась у подъезда и Феофан с тремя лакеями вышел, чтобы высаживать приезжих. Лицо его было важно и строго. Он вероятно, наглядевшись на своего князя, невольно приобрёл такое же выражение лица.

— Пожалуйте. Все в сборе. В зале! — сказал он, высаживая Анюту.

— Кто в сборе, Феофан? Гости есть?

— Нету, дворовые одни нашли.

— Что матушка? — спросил Борис.

— Всё тоже-с!

Они поднялись наверх... Анюта чувствовала, что силы и решимость покидают её. Что будет? Неужели сейчас возьмут и разлучат их.

Большая зала была полна народу. Вся дворня князя была в сборе, но в числе прочих был знакомый Анюте старик-келейник, справлявший должность дворецкого или эконома у преосвященного. Около него стоял какой-то подьячий в мундире.