Самолёт на Кёльн. Рассказы
Шрифт:
– Потолок течет, – как и в первый раз, так же слабо крикнул я опять.
– О! Это у усих тэчэ, тэчэ и тэчэ, – перешел вдруг рабочий слесарь на украинский язык. – У усих…
– А долго ли будет течь этот самый потолок?
– Нет. Он будет течь лишь до тех пор, пока не высохнет, – признался слесарь и, строго глядя мне глаза в глаза, стал зачем-то опять нахально кричать:
– Цепочки! Унитаз! Пробки! Ванна! Кран течет? Батарея течет?
Слесарь оказался сантехником, и слесарь-сантехник оказался прав. Лишь только высохли в квартире потолки, то сразу же в квартире перестало
Я, например, вот приходил в новую квартиру, свободно гулял по ней, и меня никогда больше не било штукатуркой по голове.
Я, например, вот высовывался в окно, смотрел с пятого этажа на панораму окружающего меня города, и мне очень хотелось в этой квартире жить.
А для этого нужно было в квартиру переехать.
Ну, вот я и поехал…
Ехал я в грузовике, ехали там же все мои друзья, брат, мама, девочка, кошка.
Подъехали.
А ехали – блестя стеклом. По весенней улочке, с полным кузовом принадлежащего нам дрянного добра – сундук, зеркало, шкаф, комод, венские стулья и т.д. подобное.
Попадавшиеся нам на пути пешеходы хотели любить нас, но не могли, потому что мы ехали на новую квартиру, а они – нет.
Попадавшиеся нам на пути прохожие махали нам, мне рукой, и мы в ответ тоже махали рукой, своей, то же.
Ну вот – приехали, с орехами, с вещами.
Вещи. Открывающийся кузов.
А я тем временем взлетаю наверх в новую квартиру на пятом этаже нового дома, распахиваю окно, отсырелые рамы и смотрю вниз.
Что же вижу я внизу?
Это – город. Домики-гномики. Рукав реки. Голубой. Люди. Ножками топ-топ-топ. Среди домиков-гномиков.
Пыли на улице нет, потому что весна.
Грязи на улице нет, потому что весна только началась. Только.
Нет. Того, видите ли, нет, этого, видите ли, нет. А что есть на улице?
Грузовик, являющийся при взгляде сверху игрушкой. Игрушечкой.
И там – суетящиеся. Открывающие борта.
Закрывающие и открывающие рты.
Собирающиеся подниматься.
Тащить. Ставить. Работать. Петь. Плясать. Пить. Падать.
И тут я сорвал в восторге с головы свою черную шапку и кинул вниз, чтобы накрыть, как в сказке, его, мой, этот веселый красивый славненький мирок.
А дальше все вышло и получилось уже довольно нехорошо, так как шапка полетела не как надо, то есть прямо, чтобы закрывать собою мне на утеху мой славненький мирок, а, описав дугу, влетела в раскрытую, вследствие тепла, форточку второго этажа.
Немало озадаченный, смущенный, огорченный, я пошел на второй этаж и стал проситься, чтобы отдали шапку.
Скажу сразу. Шапку не отдали. Не отдали до сих пор. Не отдадут никогда.
Потому что в ответ на просьбу голос из-за двери сказал:
– Ты, подлец, сшиб у меня аквариум с тремя гуппиями и мечехвостом-самцом, и ты еще просишься, негодяй! Ты что, судиться со мной хочешь, рептилия?
Тихий, задумчивый, не возбужденный спустился я окончательно вниз, но уже без шапки.
И никто, кстати, не заметил ничего. Какая там летящая шапка, какая там панорама, рукав реки, какие там домики-гномики, когда разговор в связи с разгрузкой вещей из грузовика шел такой:
– Давай! Давай! Заноси
левее! Кантуй на себя! Да не так! Вы чередуйтесь, что ли! Ой, упарился! Тихо-тихо-тихо! Стекло расшибем!..Славненький мирок.
СТАЯ ЛЕБЕДЕЙ, ЛЕТЕВШАЯ ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ЕГИПТУ
В нудном осеннем оцепенении двигался через мост над великой сибирской рекой Е. красный трамвай отечественного производства.
И ехали в том трамвае многие: кто – с работы, кто – никуда. Люди как люди.
А за окном разливалась невиданная красота сибирского пейзажа: белая вода, сизые скалы, серое небо, пестрые леса. Но многим на эту красоту уже было начхать! Ко всему привыкает человек, и все на свете ему приедается, и нельзя его за это винить.
И сидел среди прочих людей, у окна, молчаливый мужчина в форме майора наших Вооруженных сил. Мужчина этот внимательно и долго смотрел в окно, а потом вдруг разорвал трамвайную тишину зычным командирским голосом:
– Гляньте, товарищи! Гляньте! Стая лебедей летит по направлению к Египту!
И застучал толстым пальцем по вагонному стеклу, повторяя:
– Стая лебедей! Стая лебедей!
И все вдруг – тоже! Дивно быстро засуетились, кинулись к окошкам:
– Где?! Где?!
– Там! – Майор торжественно поднял палец. – Там! Там! Вот! Они! Они уж поднимаются! Они уж все выше и выше! Вот уж они превращаются в сияющие точки! Что это?! Они уж за пределами зрения! И они явно берут курс по направлению к Египту!
– А ведь действительно – они поднимаются все выше и выше! И ведь натурально – они превращаются в сияющие точки! И ведь на самом деле – вот уж и полностью за пределами зрения! И они явно берут курс по направлению к Египту! – гомонили пассажиры.
И тут в трамвае началось буйное веселье. Люди, совершенно незнакомые, братски обнимались и поздравляли друг друга. В вихре счастья мешались тела и предметы, имущество, личности и некоторые носильные вещи граждан. И
Майор был строг. Он, сияя лицом и повлажневшими глазами, стал с ногами на кожаное сиденье и просто сказал посреди праздника:
– Да, друзья. Это – так! Мы стали свидетелями уникального события: воочию увидели стаю лебедей, летевшую по направлению к Египту. И мы обязаны рассказать об этом в широком кругу наших семей, нашим подчиненным и старшим по команде! Ура, товарищи!
И сел. А присутствующие встретили речь майора громкими неунывающими аплодисментами.
– Ура! Ура! Ура! – кричали присутствующие. Аплодисменты не утихали. Они ширились и местами переходили в овацию. И все хлопали, и все хлопали, и все хлопали!
И лишь один мальчонка, лет десяти, по виду – тоненький и слабенький, а на самом деле – будущий преступник, как это станет ясно из его последующих действий, был хмур. Он хмуро соображал что-то своим формирующимся умком, тер переносицу. А сообразив, подошел к майору и тихо сказал:
– Дяденька майор! А ведь ты спятил? Да? Так и так твою мать!
И все замерли. А майор отвернулся и не стал ничего опровергать.
Все замерли. Мальчонка показал взрослым кукиш и вышел на следующей остановке по своим надобностям.