Самолеты на земле — самолеты в небе

Она вздрогнула от неожиданности и удивления, что они с Павлом не заметили этой надписи при дневном свете, и прочитала ее еще раз. Потом поднялась на крыльцо, притворила за собой дверь и, не заперев ее, вошла в дом.

1972

ЖИЗНЬ В САДУ

Чаплины жили и работали в одном из южных ботанических садов страны — и окна их квартиры выходили на склон, засаженный ливанскими кедрами. Плоские, будто спрессованные ветви образовывали ярусы, нанизанные на стержень ствола и формой напоминающие пагоды, а вершины были приплюснуты, словно придавлены чем-то тяжелым, что мешало ливанским кедрам походить на обычные деревья, макушки которых легко и остро тянулись вверх, буравя небо. Сквозь ажурные плоскости хвои виднелась узкая полоса моря.

Лучшим временем года в ботаническом саду считалась осень, когда было еще тепло, а посетителей становилось заметно меньше. И хотя все чаще выдавались прохладные дни, жаркая, воистину летняя погода нередко баловала отдыхающих.

В один из таких теплых октябрьских дней Чаплиных навестил их бывший сослуживец, доктор физико-математических наук Потин, недавно приехавший из Москвы.

На вид было ему не более тридцати шести лет. Гладкая кожа лица, покойный, чуть меланхолический и вместе с тем уверенный взгляд говорили о том, что этот человек успел насладиться успехом. Он сошел с автобуса на верхнем шоссе. Запах выхлопных газов казался сильным, въедливым и особенно неприятным в легком и прозрачном, как стекло, воздухе, так что Потин еще долго помнил его, спускаясь вниз.

По обеим сторонам шоссе росли мелкие, почти игрушечные кипарисы, но сада не было, и ни одной живой души не было вокруг, чтобы спросить дорогу. Приезжий подумал, что спутал остановку, решил спуститься к морю, берегом дойти до ближайшей пристани и вернуться обратно на катере.

Однако вскоре он увидел долгую изгородь, которая с трудом сдерживала натиск прорывающейся сквозь нее растительности. Дорога кончилась площадью перед входом в ботанический сад. Высокая решетка, пристройка больничного типа и четырехэтажный каменный дом по ту сторону ворот, излишне больших и фундаментальных, а также несколько ярко-красных цветов в глубине привносили в этот уголок южной природы мрачноватый, кладбищенский колорит. У Потина поначалу возникла мысль узнать у дежурной телефон Чаплина, связаться с ним и попросить встретить, но потом он передумал.

Посыпанная битым кирпичом дорожка шла мимо дома, миновав который приезжий оказался среди цветущего множества роз. Свет дня стал здесь таким ярким, точно с темной улицы он вошел в хорошо освещенный цветочный магазин. Справа от клумб, занимавших непривычно большое пространство, росло огромное хвойное дерево, ветви которого не провисали под силой тяжести, а, словно хорошо натренированные гимнасты, уверенно держали прямой угол, заостряясь, утоньшаясь и сходя на нет по мере удаления от ствола. Каждый последующий ярус не соприкасался с предыдущим. Казалось, никакой ветер не способен поколебать это мощное сооружение природы.

Потин принялся читать укрепленные под розами таблички, но латинские названия ничего не говорили ему, а русские были столь невыразительны, что очень скоро он почувствовал усталость, разочарование и неприятный вкус во рту, точно переел сладкого. Почти незаметно для себя, вместо того чтобы разглядывать цветы, он стал бегло просматривать одни лишь названия, словно пытался для очистки совести скорее перелистать страницы заданного урока. Это чувство было сродни отчаянию, которое Потин испытал пятнадцать лет назад, когда ему, только окончившему университет и начавшему работать, пришлось прочитать великое множество статей, патентов и книг.

Перестав обращать внимание на таблички, Потин с особенным вниманием стал прислушиваться к садовым шорохам. За клумбами начинался парк, впрочем, совсем необычный, ибо и без табличек легко было догадаться, что родина этих деревьев — далекая, чужая земля.

Здесь росли многочисленные platanus, различные abies, начиная от стройных деревьев и кончая прижимающимися к земле северными согбенными карликами с серо-голубой хвоей, а в нескольких шагах можно было увидеть sequoia gigantea, рядом с которой человек казался крошечным насекомым.

Интернациональное собрание деревьев своей пестротой и несоизмеримостью напомнило Потину совместную с Чаплиным поездку в Японию на научный конгресс, после чего Чаплин в связи с болезнью жены переехал из Москвы в Крым.

Приезжий дал крюк и снова вернулся к розовым клумбам, но на этот раз подошел к ним с той стороны, где росло дерево с плоскими ветвями. Это был один из ливанских кедров: он-то и напомнил Потину японский город Осаку, конгресс и его доклад, который там хорошо приняли. Помнится, Потин вернулся домой с чувством трудно объяснимого облегчения, будто поведал миру, чем жил до сих пор, и от этого жить ему стало легче. Признание давало уверенность, снимало прошлые тревоги, очищало место будущему и служило звездой, свет которой будет заметен через много лет после того, как самой звезды уже не будет. Впрочем, теперь он не вздрагивал, как прежде, когда встречал в литературных ссылках свое имя.

Потин прошел бамбуковую рощицу, спустился по каменным ступенькам лестницы, но, заметив, что удаляется от четырехэтажного дома, решил вернуться.

Он нашел Чаплина не в том доме, где предполагал, а в светло-желтом, неподалеку от кедра, стоящего особняком.

Потин сидел в вестибюле на диванчике, покрытом полотняным чехлом. Стояла мертвая тишина. Только аквариум с красными и черными рыбками свидетельствовал о том, что это помещение, более похожее на санаторий, чем на научно-исследовательское учреждение, обитаемо. Послышались шаги, и Потин поднялся.

Наблюдая за спускающимся с лестницы человеком, Потин отметил мешковатость и провинциальную медлительность, разительно не соответствовавшие внешности куда более удачливого, чем он, ученого и тому успеху, который неизменно сопутствовал Алексею Чаплину.

Его лицо сильно заросло за то время, что они не виделись, как зарастает брошенный сад или пустырь за домом.

— Не узнаешь? — спросил приезжий.

Что-то ожило в глазах бородача и снова затуманилось, будто он нырнул, но не достал дна, и теперь снова нырял, набрав больше воздуха в легкие.

— Постой, почему ты здесь? — был первый вопрос Чаплина, и следом за тем его лицо прояснилось.

Видимо, все-таки он достал со дна то, что хотел, и могучая сила сама несла пловца на поверхность, теперь уже без всяких усилий с его стороны.

— Отдыхаю в Ялте, — отвечал Потин немного смущенно, — решил зайти. Ты отрастил такую бороду, что невозможно узнать тебя.

Чаплин насмешливо пожал плечами.

— Давно приехал?

— Пока искал, прошелся по парку. Сколько раз приезжал в Крым, и никогда не бывал в вашем ботаническом раю.

Они вышли в сад и пошли тем же путем, каким недавно шел Потин: мимо платанов, пихт, секвой и маленького участка, сплошь заросшего бамбуком. Ядовито-зеленые стебли с узкими мелкими листьями росли плотно, не давая возможности существовать ничему другому. Чаплин сначала молчал, точно ему не о чем было спрашивать Потина, но, стараясь угодить приезжему, занять его и быть ему чем-нибудь полезным, начал рассказывать историю о бамбуке, слышанную им от экскурсовода. Будто в Азии существовала казнь, когда осужденного на смерть привязывали к земле, на которой посеян бамбук. Тонкие ростки прорастали сквозь тело несчастного, медленно убивая его.