Самоубийство исключается

— Конечно нет, глупенькая. Они указывают фальшивые адреса, как сделал этот тип.

— Но остается еще одно. Это был настоящий адрес — не его, конечно, а чей-то еще. По-моему, странно так поступать. Или, может, я ошибаюсь? Скажи мне, Мартин, у тебя большой опыт. Что бы ты указал в книге постояльцев?

Мартин покраснел.

— Ну, не знаю, — промямлил он. — Любое, что пришло бы в голову, наверное.

Если Анна и заметила его смущение, оно ее не задело.

— Любое, что пришло бы в голову, — повторила она. — Да, думаю, так поступил бы всякий. И это может быть или совершенно вымышленный адрес, или реальный, но принадлежащий кому-то другому. Но если указан настоящий, значит, человек почему-то о нем подумал — по какой-то ассоциации, понимаешь, которая напомнила ему именно этот адрес, а не какой-то другой. Поэтому я не могу отделаться от мысли, что мы не должны сбрасывать Джонсов со счетов только потому, что они не живут в номере пятнадцатом по Парбери-Гарденс. Если они там не живут, значит, по крайней мере у одного из них должна быть причина, по которой они указали в гостинице именно его, а не, скажем, Плейн-стрит, Хэмпстед.

— Для меня это слишком сложно, — заметил Мартин.

— Да вовсе нет, это само собой напрашивается, и ты это понимаешь.

— Во всяком случае, не знаю, что еще мы могли бы предпринять в отношении Джонса.

— Я тоже. Но это плохо, потому что мы не можем вычеркнуть их из списка.

— Лично я считаю, что о них можно не беспокоиться. Это всего лишь любовники, которые...

— Да, Мартин, милый, ты уже говорил об этом. Ты часто повторяешься, знаешь?

— Извини, Анна. Давай забудем о них. Знаешь, я предпочел бы подумать о множестве вещей, которые давно не повторял.

И Мартин приступил к их повторению с усердием и разнообразием, которые делали ему честь.

Вскоре они услышали, как в замке входной двери поворачивается ключ.

— Это, наверное, мама, — сказала Анна, высвобождаясь. — Мартин, ты совершенно испортил мне прическу. И тебе нужно пойти и стряхнуть пудру с воротника.

Но это была не миссис Диккинсон, а Стефан. Он вошел в комнату с мрачным и усталым видом. По своему опыту Анна знала, что лучше не набрасываться с вопросами на человека, весь вид которого как бы говорил, что у него был неудачный день.

— Хочешь чаю? — спросила она брата. — Меньше чем через минуту будет готов еще один чайник.

Стефан уныло покачал головой:

— Как ты думаешь, в доме есть где-нибудь виски?

— В столовой было полграфина, если ты еще не выпил. Это все, что есть, потому что мама сказала, что больше не будет заказывать, пока...

— Пока мы не получим деньги от страховой компании, наверное. Какая надежда!

— Ну а почему бы тебе не заказать его самому? В конце концов, пьешь виски ты один.

— О да, я могу заказать, конечно. Только у меня как раз сейчас почти ничего не осталось на карточке.

— «Я могу вызвать духов из огромной пустыни», — неожиданно продекламировал Мартин. — «Но придут ли они, когда ты их вызовешь?» Слушайте! Это как раз подходит, верно?

Стефан недовольно посмотрел на него и вышел из комнаты. Вскоре он вернулся с полным стаканом. Усевшись, он молча выпил почти половину. Затем резко заявил:

— Ну, так или иначе, а от Дэвитта я избавился.

— Как избавился? — спросила Анна.

— Вычеркнул его, выбросил, стер. Я понятно выразился?

— Не шути так, Стив! — запротестовал Мартин. — Дэвитт таинственный человек, мой собственный выбор! Я не могу пережить, если он исчезнет.

Стефан не обращал внимания на его комические причитания.

— Насколько я смог понять, этот человек совершенно настоящий и имеет отношение к смерти отца такое же, как как Архиепископ Кентерберийский. — Он опустошил стакан и поставил его рядом с собой. — А как с Джонсом? — обратился он к Мартину.

Мартин собирался было приступить к своему рассказу, но Анна прервала его:

— Но, Стив, разве ты не расскажешь нам про Дэвитта?

— Я уже сказал, он вычеркнут.

— Нет, ты не можешь это просто так оставить. Что ты сделал? Как ты его нашел? Ты должен нам хоть что-то рассказать!

Стефан недовольно хмурился, что, как было известно Анне, маскировало его острое желание, чтобы его умоляли поделиться волнующими новостями.

— Ну, если вам так хочется послушать, — ворчливо согласился он, — пожалуйста.

Он откинулся в кресле, скрестил ноги и обратился к рейке для подвешивания картин на противоположной стене.

— Гаук-стрит оказалась довольно унылой улицей. Как кто-то ухитряется там жить, ума не приложу. Она прячется за Гэрмойл-стрит, а та, в свою очередь, находится за Тибальд-роуд. Она вся состоит из маленьких трех- и четырехэтажных кирпичных домишек с ландышами и кружевными занавесками в окнах первого этажа. Ну, ты представляешь себе такие улицы. Практически в каждом доме сдаются комнаты, и по большей части жильцы — это иностранцы: студенты, беженцы и все в этом роде.

— Странно, что парень, который живет в таком бедном квартале, мог позволить себе остановиться в «Пендлбери», — не удержалась Анна.

Стефан кивнул.

— Именно так я и подумал, — согласился он. Ну, я нашел номер сорок второй, и он оказался таким же, только немного поприличнее. В окне, где полно горшков со всякими цветами, торчало объявление о сдаче комнат. Это, конечно, очень упростило мне задачу. Я позвонил, и ко мне вышла добродушная старуха. Она оказалась из тех, кого все называют заботливой, как мать, не очень-то в моем вкусе, но я не удивлюсь, если постояльцы на нее молятся. Понимаешь, я подумал, чем хуже, тем лучше, и если мне покажется, что мистера Дэвитта стоит поизучать, я могу снять здесь комнату и немного пошататься по соседству. Я спросил старуху, можно ли посмотреть комнату, и вошел. Комната оказалась не очень уютной, но я ожидал худшего. Во всяком случае, она сверкала чистотой. Потом я спросил, нет ли у нее комнаты с видом на улицу — та, которую я уже посмотрел, выходила на какие-то кошачьи задворки. Нет, передняя комната уже сдана. Я не спросил ее прямо, кому, но она оказалась хозяйкой очаровательного словоохотливого типа — как раз такого типа, который и нужен для начинающего детектива, — и почти сразу же рассказала, что последние два года в этой комнате живет степенный молодой человек по фамилии Дэвитт. И после этого начала засыпать меня, безо всякого подталкивания с моей стороны, рассказом о том, что ей было известно об этом в высшей степени положительном юноше. Остановить ее не представлялось возможным.

Стефан выдержал драматическую паузу. Выражение скуки уже исчезло с его лица, и он заметно наслаждался своим рассказом.

— Отброшу незначительные детали, такие, как, например: он служит клерком в крупной фирме в Сити, к сожалению, она не могла точно назвать его профессию, но кажется, фирма занимается торгами на бирже. Он один-единственный на свете, за исключением престарелой матери, которая живет в Глазго и которую он навещает каждое Рождество. Очень спокойный и тихий, даже застенчивый, никаких подружек, и регулярно платит за квартиру. (Это, конечно, самое в нем приятное. При этом у нее проступило многозначительное выражение на лице — мол, ты поступай точно так же.) Единственное, что ее в нем огорчает, — он почти никогда не уходит по вечерам, а сидит взаперти и все время пишет, пишет, пишет. И вот вам ключ к знаменитой таинственности Дэвитта. Он просто гениальный автор. Занимается ли он сочинением эпических поэм, пьес или мыльных опер, она, понятно, не знает. Лично я думаю, что человек наверняка должен быть гением, если он находит о чем писать, сидя в передней комнате на Гаук-стрит и не высовывая носа наружу, чтобы посмотреть, что там творится за окном. Но это между прочим. Конечно, его гений еще не признан... еще не полностью признан, я бы сказал, потому что месяца два назад он достиг некоторого успеха. Он выиграл приз. Естественно, я сразу подумал о футбольной лиге, но все оказалось не настолько банально. Это был приз, предложенный каким-то литературным журналом, — целая куча денег, как она сказала. Думаю, десять—двадцать фунтов. «И как вы думаете, — спросила она, — что он с ними сделал?» Я-то мог ей сказать, но предпочел предоставить рассказать об этом ей самой.

— Ты имеешь в виду, что он потратил деньги на то, чтобы остановиться в «Пендлбери»? — спросила Анна.

— Ни больше ни меньше! Ну, нужно быть таким идиотом? Единственная выгода, которую он пока заработал своей писаниной, — это возможность забраться куда-нибудь подальше в тихое место и написать еще больше. К этому времени у него набежало около недели отпуска, и он не мог придумать ничего лучше. Ужасно трогательно, ей-богу. Мне показалось, что он мог сэкономить свои деньги и вполне остаться творить на Гаук-стрит, если бы не очаровательные окрестности, если бы не дорога — излюбленное место движения для громадных грузовиков, которые носятся с ревом взад и вперед с железнодорожной станции; словом, я понял, что она имела в виду, когда сказала, что он захотел уехать куда-нибудь, где потише. Так что он провел в гостинице все время вплоть до последней минуты последнего дня своего отпуска и вернулся назад, как я не сомневался, таким же бледным и уставшим, каким уезжал.