Самозванец

Если у них дурак, так дурак, а уж коли умный, так умный.

Впрочем, те и другие на правде спотыкаются, не умеют порожка сего невидимого переступить...

– А ведь что-нибудь ляпнет старикан, - предположил Дмитрий, и как в воду глядел.

Первым о свадебных делах сказал свое слово патриарх Игнатий. Говорил он ласково, обводя совет ласковыми глазами.

– Царица наша рождена в римской вере, в христианской вере. По сему будет ей добродетельно и негрешно посещать православные наши церкви. Я сам стану приобщать ее Святым Тайнам. Но царице не возбраняется иметь свою латинскую церковь, блюсти уставы, коим она обучена с детства.

– Окрестить ее надо!

– сказал с места коломенский епископ Иосиф.

– Государь пожелал, чтобы супруга его была венчана на царство. Обряд венчания предполагает возложение животворящего креста и миропомазание. Это явится приобщением государыни к святоносному Духу православия. Дважды крестить христианина нельзя. Это еретичество.

– Что есть еретичество, мы не хуже твоего знаем, святейший, - вспылил, вскакивая на ноги, митрополит Гермоген.

– О! Я не желаю ссоры между моими возлюбленными пастырями!
– тотчас вступил в разговор Дмитрий.
– Будет ли праздник праздником, если он поставлен на дрожжах несогласия? Дело надо кончить к обоюдному согласию. Кстати, надо нам быстро решить одно небольшое и простое дело. Свадьба требует больших расходов, а впереди поход. Драгоценные мои, светоносные пчелы, собиратели нектара Божественной истины! Я прошу помочь казне. Мои запросы не так уж и велики.

Пусть Иосифо-Волоколамский монастырь даст мне три тысячи, а Кирилло-Белозерский - пять тысяч рублей.

– Государь, но ты уже взял с Троице-Сергиева монастыря не три и не пять, а все тридцать тысяч!
– воскликнул коломенский епископ Иосиф.

– Не мне нужны деньги, я ем и пью не больше вашего. Деньги нужны отечеству. Я иду избавить Россию от вечного страха перед нашествием с югаМне бы хотелось, чтобы вы сами, подумав, дали бы часть церковных доходов на общее дело.

– На общее дело, ежели оно чистое и воистину общее, денег не жалко, сказал Гермоген.
– Но вот ежели царская невеста не будет крещена, то такая свадьба станет пам всем в великую стыдобу, ибо такая свадьба есть беззаконие перед Богом и перед всем русским православным народом!

– Без крещенья нельзя!
– согласились с Иосифом и Гермогеном архимандриты чудовский и Новоспасский.

Им возразил со стороны поляков Андрей Лавицкий.

– Нет закона ни у вашей церкви, ни у нашей, который бы воспрещал браки между христианами греческого и римского вероисповедания. Но нет и другого закона, который требовал бы жертвовать одному из супругов своею совестью. Предок царя Дмитрия Иоанновича, великий князь Московский Василий III, женившись на Елене Глинской, дал ей полную свободу в выборе веры.

Есть и другие примеры.

– Верно ли в царских делах угождать бессмысленному народному суеверию?
– выставился со своим умом Юрий Мнишек.

– В словесах - мы герои!
– пристукнул митрополичьим посохом Гермоген. Не перекрестите Марину - будет она народу русскому не матерью, но бесстыдной девкой!

– Что же это все так смелы у меня?
– Дмитрий рассмеялся, да так весело, словно похвалить хотел упрямцев.

Долгим взглядом поглядел на патриарха.
– Святейший, есть у тебя крепкие монастыри для смирения несмирных?

– Есть, государь, - ответил Игнатий с поклоном.

– Вот и пошли в сии монастыри Гермогена и всех с тобою несогласных. Пусть Богу молятся, приготовляют нам Царство Божие. С земными же делами мы сами управимся.

Четверых иерархов тотчас вывели из палаты.

Но дело еще было не улажено, требовалось назначить день свадьбы.

– Я хочу венчаться как можно скорее, в воскресенье, - сказал Дмитрий.

– Четвертого мая никак нельзя, - смутясь, развел руками Игнатий. Царевна должна хотя бы три дня попоститься, пожить в монастыре.

– Восьмое вас устраивает?!
– сердито прикрикнул Дмитрий.

– Устраивает, государь!
– пролепетал Игнатий, но остальные-то иерархи ахнули про себя. Восьмое - пятница, постный день, предпраздничный. Девятого - Никола Вешний.

– Платье ведь надо успеть пошить!
– засомневался князь Мстиславский, недавно испытавший на себе все свадебные хлопоты.

– Успеют!
– весело сказал Дмитрий.
– Пока держава в моих руках, мы успеем столько, как никто до нас не успевал.

– Никола ему покажет!
– погрозил посохом Гермоген, когда ему сказали о царевом выборе свадебного дня.
– В мае женится, еретик! Помает его Никола! Еще как помает!

18

В бурю въезжала в Москву царская невеста.

Ветер раскачивал вершины деревьев, едва-едва зазеленевших, и казалось, это метлы метут небо.

Перед городскою заставою пани Марину встречало дворянство, стрельцы и казаки. Все в красных кафтанах, с белой свадебной перевязью через плечо.

Дмитрий был в толпе встречающих, одетый простолюдином. Ему хотелось видеть ликование Марины и москвичей. И он видел это ликование, он видел всеобщую радость. Лицо Марины светилось высшим небесным озарением, и он, благодарный судьбе, таясь от своей переодетой охраны, смахивал с ресниц слезы счастья: народ полюбил Марину, как его самого.

Над Москвою-рекою был поставлен великолепный шатровый чертог. В нем царскую невесту приветствовал князь Мстиславский и бояре.

Из шатра Марину вывели под руки, усадили в позлащенную карету с серебряными орлами на дверцах и над крышею. Десять ногайских лошадей, белых как снег, с черными глянцевыми пятнами по крупу, по груди и бокам, понесли драгоценный свой груз, как перышко райской птицы. Перед каретою скакало три сотни гайдуков и все высшие чины государства, за каретою катило еще тринадцать карет с боярынями и родней жениха и невесты, бахали пушки, гремела музыка, колокола трезвонили, как на Пасху.

За свадебным поездом следовало войско, с ружьями, с пиками, с саблями.

Едва одно шествие миновало, пошло новое, разодетое в пух и прах, и опять же с целым войском. То совершили торжественный въезд послы польского короля Госевский и Олесницкий.

– Что-то больно их много...
– засомневались москвичи, и тотчас люди Василия Шуйского принялись разносить слушок:

– Послы-то приехали не так себе! За Маринкиным приданым. Дмитрий отдает Литве русскую землю по самый Можайск.

Марину поместили в Вознесенский Кремлевский монастырь под крыло матушки жениха, инокини Марфы.

Марина как вошла в отведенную для нее келию, так и села. И не подойди к ней, не заговори.

Оскорбленная убогостью комнаты, Марина воспылала местью к жениху, к инокине-свекрови, к русским, ко всему их непонятному, лживому существованию.

Коли тебя привезли в царицы, зачем же монастырь?

Коли все утопают в соболях и драгоценностях, к чему эти лазки, эти голые стены с черными страшными ликами икон? Почему не ей кланяются, а она должна выказывать смирение перед черными бабами?..