Самозванец

Вероятно, он просто впал в забытье и потому пропустил окончание процедуры казни. Ну и ладно. Главное - свободен.

Рогофф вывалил на стол все готовые к употреблению съестные припасы, какие только нашлись в пищеблоке, и принялся алчно пожирать их, не разбирая.

Все остальное временно отошло на десятый план.

И снова вернулось на первый, когда Рогофф уже благодушествовал в пенной ванне.

Его немного беспокоило, как ему теперь быть и что делать. А также кто виноват, что он уродился Писателем.

Ибо несмотря ни на что - ни на суд, ни на столб, ни на отрыжки гигаполиса, - Писать тянуло с новой и даже небывалой силой.

Каким-то шестым чувством Рогофф снова улавливал в этом неодолимом тяготении к запретному Писательству нечто бесстыжее. Но сейчас к уже знакомому гадкому ощущению примешивалось тонкой струйкой ароматной эссенции чувство острого наслаждения.

И вдруг, совсем неожиданно Рогофф понял: отныне этот родник никогда для него не иссякнет. Полноводная река бесстыдства не пересохнет.

Потому что Писать он будет. Невзирая и вопреки. И читать его тоже непременно будут. И памятник ему в сердцах своих обязательно воздвигнут.

Рогофф поднял горку голубоватой искрящейся пены и дунул на нее, рассыпав облачками хлопьев. Тихонько засмеялся.

Хитрый Писатель Рогофф слагал Писательский Меморандум:

Воздвигну памятник себе

Нерукотворный.

На зарастет к нему тропа

Вовек

И выше вознесется он главой

Непокоренной...

Тонкое, изысканное, усладительное, клоунско-шутовское, развратное, благородное бесстыдство таилось в сооружении себе Памятника.