Самозванец
Шрифт:
— Принесли завернутые деньги… Я случайно бросил взгляд и прочел… Да прочти сам. Вот здесь…
Иван Корнильевич указал графу на довольно большую заметку под рубрикой «Московская жизнь», заглавие которой гласило: «Жертва веселого притона».
В заметке этой подробно и витиевато было рассказано о самоубийстве колпинской мещанки Клавдии Васильевны Дроздовой, бросившейся на мостовую с чердака дома на Грачевке и поднятой уже мертвой.
Причиной самоубийства выставлен обманный привоз молодой девушки в Москву из Петербурга содержательницей одного из московских
Репортер придал заметке романтический колорит и описал в общих чертах внешность самоубийцы, назвав ее чрезвычайно хорошенькой, грациозной молодой девушкой.
«Вскрытие трупа обнаружило, — добавлял он, — что покойная была безусловно честная, непорочная девушка. Против содержательницы веселого притона возбуждено судебное преследование».
Видно было, что, несмотря на то, что швейцар и дворник быстро стушевались, полиция сумела напасть на след несчастной и заставила их быть разговорчивыми.
Граф Сигизмунд Владиславович невольно побледнел и задрожал во время чтения этой заметки.
— Это ужасно! — воскликнул он, бросив газету. — К сожалению, случается во всех столицах мира.
— Но ведь это Клодина… — перебил его с дрожью в голосе молодой Алфимов.
— Кто?
— Клодина… Белокурая Клодина, которая живет в Москве и которой ты переводишь от меня деньги, чтобы, как ты говоришь, избегнуть с ее стороны скандала…
Граф Стоцкий уже настолько умел совладать с собой, что неподдельно расхохотался.
— Ты с ума сошел… Клодина и… эта несчастная честная девушка.
Граф продолжал неудержимо хохотать.
— Чего же ты хохочешь?.. Разве это не она?.. Клавдия Васильевна Дроздова из Петербурга… Конечно же она…
— Ой, перестань, не мори ты меня окончательно со смеху… — не переставая хохотать, проговорил граф Сигизмунд Владиславович.
— Я ничего не понимаю…
— Вот с этим я с тобой совершенно согласен, — перестав смеяться, заметил граф Стоцкий.
Иван Корнильевич смотрел на него широко открытыми глазами.
— Ты должен благодарить Бога, что я хохочу, так как я мог бы на тебя серьезно рассердиться. Ведь вывод из всего того, что ты мне здесь нагородил, один… Это то, что я тебя обманул и обманываю, что я клал и кладу в карман те деньги, которые брал и беру для пересылки твоей любовнице.
— Она не была моей любовницей.
— Толкуй больной с подлекарем.
— Клянусь тебе!
— Это безразлично и ничуть не изменяет дела, ну, женщина, которая выдает себя за твою любовницу. Значит, я у тебя крал эти деньги.
— Я этого не говорил, — смутился молодой Алфимов.
— То есть, ты не сказал мне прямо в глаза, что я вор, но сказал это, заявив, что несчастная девушка, окончившая так печально свою молодую жизнь в Москве, и твоя Клодина одно и то же лицо…
— Меня поразило совпадение имени, отчества и фамилии.
— Какие такие у них имена, отчества и фамилии, у крестьян и мещан… Дроздовых в России тысячи, среди них
найдутся сотни Васильев, у десятка из которых дочери Клавдии… Я сам знал одну крестьянскую семью, где было семь сыновей и все Иваны, а по отцу Степановичи, по прозвищу Куликовы. Вот тебе и твое совпадение. Поройся-ка в адресном столе, может, в Петербурге найдешь несколько Иванов Корнильевичей Алфимовых, а по всей России сыщешь их, наверное, десяток…— Благодарю тебя, ты меня успокоил, значит, это не она… — сказал молодой Алфимов, не поняв или не захотев понять намек своего сиятельного друга на его плебейское происхождение.
— Конечно же, не она… Успокойся, жива она тебе на радость… Можешь даже взять ее в супруги.
— Оставь шутки…
— Впрочем, виноват, опоздал… По моим последним сведениям, она из Москвы уехала с каким-то греком в Одессу и жуирует там… Сына же твоего…
— Какого моего сына? — вскрикнул Иван Корнильевич.
— Ну, все равно, ребенка, которого она выдает за твоего, она оставила в Москве, в одном семействе, на воспитании.
— Вот как!
— А то видишь ли… Будет она тебе бросаться с крыши, чтобы сохранить свою честь… Не тому она училась у нашей полковницы.
— Ты прав, а я не сообразил… О, сколько я пережил страшных минут…
— Глуп ты, молод, поэтому-то я над тобой расхохотался и ничуть на тебя не обиделся…
— Прости, Сигизмунд… — пожал ему руку Иван Корнильевич.
— Полно, в другой раз только не глупи… Ну, что твое дело с Дубянской?
Молодой Алфимов сделал отчаянный жест рукой.
— Все кончено!.. Она оттолкнула меня, как скоро оттолкнут и все…
— Уж и все…
— Ведь недочет в кассе снова откроется.
— Мой совет тебе — выделиться.
— То есть как выделиться?
— Потребовать от отца свой капитал, и шабаш…
— Это невозможно!
— Но ты сам говоришь, что долго скрывать недочета будет нельзя… И, кроме того, знаешь русскую поговорку: «Как веревку не вить, а все концу быть».
— Так-то так… Но я на это не решусь… Будь, что будет… Авось…
— Ну, как знаешь…
В это время у окошка кассы появились посторонние лица.
Иван Корнильевич занялся с ними.
Граф Сигизмунд Владиславович вышел из кассы и отправился в кабинет «самого», как звали в конторе Корнилия Потаповича Алфимова.
— А, вашему сиятельству поклон и почтенье… — весело встретил старик Алфимов графа Стоцкого. — Садитесь, гостем будете.
— Здравствуйте, здравствуйте, почтеннейший Корнилий Потапович, — сказал, усаживаясь в кресло, граф Сигизмунд Владиславович.
— А вечерок-то у нашей почтеннейшей Капитолины Андреевны не удался…
— То есть как не удался?
— Верочка-то оказалась барышней с душком, да с характерцем…
— Н-да… Но ведь это достоинство…
— Как для кого, для вас, молодых, жаждущих победить, пожалуй, ну, а для нас, стариков, которая покорливее, та и лучше…
— Пустяки, для вас не может быть непокорных… У вас в руках современная сила — золото…
— Мало из молоденьких-то это понимают… — усмехнулся Корнилий Потапович.