* * *

Посвящается Всеволоду Евгеньевичу Дмитриеву, архивисту-энтузиасту, идеалисту, ненавидевшему насилие.

Глава 1

Звон упавшей на голову отца сабли оглушил Самсона. Краем глаза он поймал мгновенный блеск сверкнувшего клинка и ступил в лужу. Левой рукой уже мертвый отец толкнул его в сторону, и из-за этого толчка следующая сабля упала не на его рыжеволосую голову, но и не мимо – отсекла правое ухо, и он увидел его, падая в придорожную канаву, успел протянуть руку, поймать и зажать в кулаке. А прямо на дорогу рухнул отец с разрубленной надвое головой. И лошадь припечатала его еще раз к земле подкованным копытом задней ноги. После чего наездник шпорнул ее и рванул вперед, где с десяток бегущих горожан сами бросились в канавы по обе стороны, понимая, что их ждет. За ним – еще пять всадников.

Но Самсон их уже не видел. Он лежал на склоне канавки, левой ладонью упершись в мокрую землю и опустив голову на подложенный под нее кулак правой руки. Рана на голове горела, горела громко и звонко, словно кто-то нарочно над ней лупил молотом по стальной рельсе. Горячая кровь лилась по скуле на шею, затекала за воротник.

Снова закапал дождь. Самсон поднял голову. Посмотрел на дорогу. Увидел откинутую подошвой к нему ногу отца. Темно-синие пуговичные английские ботинки, даже измазанные грязью, выглядели благородно. Отец их носил постоянно и бережно уже шесть лет, с 1914-го, когда, испугавшийся начала войны, торговец обувью на Крещатике сбросил цену, справедливо полагая, что война – не лучшее время для продажи модных товаров.

Он не хотел видеть мертвого отца полностью, с разрубленной головой. Именно поэтому попятился по канаве, не разжимая кулака с ухом. Выбрался на дорогу, но распрямиться не смог. Стоял худой и сгорбленный, не давая себе обернуться назад. Сделал пару шагов и споткнулся о тело. Обошел, и тут снова страшный шум обрушился на его голову и хлынул внутрь ее. И шум этот вливался раскаленным оловом в отрубленное ухо. Он прижал кулак к кровоточащей ране, словно пытаясь заткнуть ее и перекрыть врывавшийся в голову грохот, и побежал. Побежал просто прочь, хоть и туда, откуда они с отцом пришли, в сторону родной Жилянской. Сквозь грохот и шум услышал отдельные выстрелы, но это его не остановило. Самсон бежал мимо растерянных, озирающихся и никуда не идущих горожан и горожанок. И когда уже почувствовал, что дальше не может, что силы закачиваются, зацепился взглядом за большую вывеску над дверью двухэтажного особняка: «Лечение глазных болезней. Доктор Ватрухин Н. Н.».

Подбежал к дверям, потянул за ручку левой рукой. Закрыты. Стукнул.

– Откройте! – закричал.

Затарабанил по ним кулаками.

– Что вам? – донесся изнутри явно старый женский перепуганный голос.

– Мне к доктору!

– Николай Николаевич сегодня не принимает!

– Он должен! Он обязан меня принять! – взмолился Самсон.

– Кто там, Тоня? – раздался удаленный и глубокий мужской баритон.

– Да кто-то с улицы! – ответила старушка.

– Впусти!

Дверь приоткрылась. Старушка посмотрела на окровавленного Самсона сквозь щелку, потом впустила и сразу закрыла дверь на замок и два засова.

– Ой, господи! Кто это вас?

– Казаки. А где доктор?

– Пойдемте!

Гладковыбритый седоволосый доктор, посмотрев на рану, молча ее обработал, приложил к ней тампон с мазью и перебинтовал голову.

Самсон, немного успокоенный тишиной квартиры, посмотрел на него с тихой благодарностью и раскрыл перед ним правый кулак.

– А ухо можно как-то пришить? – спросил едва слышно.

– Я вам не скажу, – грустно покачал головой доктор. – Я по глазным болезням. Это вас кто так?

– Не знаю, – парень пожал плечами. – Казаки.

– Красное безвластие! – сказал Ватрухин и тяжело вздохнул.

Он отошел к столу, порылся в верхнем ящике и, вынув коробочку из-под пудры, протянул парню.

Самсон снял крышечку, внутри было пусто. Доктор оторвал клочок ваты и сунул на дно коробочки. Самсон опустил в нее ухо, закрыл и спрятал в накладной карман куртки-френча.

Поднял взгляд на доктора.

– У меня там отец остался, – он тяжело вздохнул. – На дороге. Зарубили.

Доктор горько причмокнул и мотнул головой.

– Разве можно сейчас по улицам ходить? – Он развел руками. – И что же вы собираетесь делать?

– Не знаю, надо забрать его…

– Деньги у вас есть?

– У него были, в портмоне! Мы за костюмом к портному шли.

– Пойдемте, – Ватрухин жестом указал на дверь в коридор.

Улицы в этот раз оказались безлюдными. Где-то далеко стреляли из ружей. Небо еще ниже наклонилось над сглотнувшим кровь городом, словно собиралось улечься на ночь на его крыши и кладбища.

Когда дошли до Немецкой, где Самсона и отца настигли казаки, впереди увидели две подводы и с десяток мужиков. На одну подводу уже подняли несколько убитых, но отец Самсона так и лежал на краю дороги. Только теперь он был босым – кто-то снял английские пуговичные ботинки.

Самсон наклонился к его телу, стараясь не смотреть на голову. Полез рукой под грудь, нащупал во внутреннем кармане пальто портмоне. Вытащил. Его пухлость несколько смутила и удивила. Сунул портмоне в карман куртки-френча и, поднявшись на ноги, оглянулся на подводы.

– Везти надо? – спросил мужик, державший лошадь пустой подводы под уздцы.

– Да, надо, – кивнул Самсон. И оглянулся на доктора.

– А который похоронный дом тут поближе? – спросил мужика доктор.

– Да к Гладбаху ближе всех! – ответил тот. – Деньги-то есть? Только не эти, не карбованцы!

– «Керенки» есть, – сказал доктор.

– Хорошо, – кивнул мужик. – Давайте помогу поднять, а то ж испачкаетесь!

Самсон посмотрел на свои грязные штаны и грязную куртку и одновременно с мужиком наклонился к телу отца.

Вторник 11 марта 1919 года стал днем, перечеркнувшим его прошлую жизнь.

Глава 2

– Пальто я бы вам советовал забрать, – сказал по-русски с польским акцентом приказчик похоронного дома. – В пальто не хоронят! Там оно не согреет. А вот на ноги надо бы!

Тело отца лежало в грубо сколоченном гробу. Голова, покрытая квадратом китайского лилового шелка, казалась целой. Работник похоронного дома перебинтовал ее, чтобы стянуть расколотые половинки черепа.

– А вот эта доска? – Самсон указал взглядом на боковину гроба, явно уже бывшую в ином употреблении.

– Вы знаете, у нас же своя лесопильня под Фастовом, но теперь туда не доехать, а если доехать, то не вернуться, – сказал приказчик. – Там, где не хватило доброго дерева, вставили из поваленного забора… Клиентов слишком много, столяра не успевают… Может, ваш отец мимо этого забора и ходил!

На обычно малолюдном Щекавицком кладбище в этот раз стоял уличный шум. И даже карканье сотни ворон, облюбовавших крону могучего дуба на старообрядческом участке, было не в состоянии этот шум заглушить. Шум, плач, сердитые, но все же траурные голоса доносились с края кладбища, со стороны обрыва. Самсон же находился в самом центре, стоял и наблюдал, как двое мужиков, найденных приказчиком, углубляли узкую яму между старыми могилами. Время от времени он отходил на пару шагов, чтобы выбрасываемая из ямы бурая земля не упала на ботинки.