Самсон Назорей

У входа в пещеру жирный юноша, слуга ХашБаза, причесывал гребнем волосы и зевал. Увидя Самсона, он сказал томно и тягуче:

— Благодарение Молоху, кончили. Где ты, Мерав? Мне скучно.

Так остался Дан, среди всех колен, один лицом к лицу с могучим соседом.

— Хорошо, — подумал Самсон, когда прошел его гнев. — И еще лучше: один Самсон, изо всего Дана.

Еще накануне он думал собрать войско, превратить весь край в военный лагерь. Но теперь это не имело смысла. Все — это сила; часть только помеха. А сильнейшая сила — один. Ангел, пришедший к его матери, знал это. «Назорей» значит отшельник: рожден не как все, живет не как все, творит суд не по обычаю, веселится почужому, воюет в одиночку и умирает по-своему.

Большинство шакалов, услышав о его приходе, вернулись к нему в Цору; но не все.

— А где Мевуннай? Где Нимши, Цалаф, Азур? Мевуннай женился; Цалаф получил наследство; Азур обиделся за то, что выдали Гуша и Ягира, и сказал: «Это не мой народ»; Нимши просто передумал.

— И вы ступайте все по домам, — сказал Самсон. — За прошлое спасибо, а дальше нам не по пути.

Они разошлись; только Нехуштан не тронулся.

— Ты не слышал моего приказа? — спросил Самсон.

Нехуштан ответил вопросом, очень спокойно:

— Разве я раб твой?

— Нет.

— Что же мне за дело до твоих приказов? Я остаюсь.

Глава XXI. ДОМ И ЧУЖБИНА

Десять лет или больше был Самсон судьей и пугалом у Дана, грозой и любимцем у Филистии.

В земле Дана произошли за это время большие перемены. Стало просторнее, много народу ушло на север, и ежегодно уходили новые. Там они сожгли город Лаиш и потом сами жалели, что сожгли: пришлось строить заново. И с туземцами поступили на первых порах нерассудительно: перебили не только аморреев, от которых, в самом деле, не могло быть никакой пользы, но и хиввейцев, которые, при хорошей хозяйской палке, давали прилежных рабов. Потом пришлось учинить большой набег на соседние земли Ашера и Нафтали и угнать оттуда гуртом несколько деревень туземцев с женами, детьми и скотом. Из-за этого была война с Ашером — впрочем, небольшая. Но пока все это улаживалось, жить на выселках было трудно; как предвидел Самсон, многие вернулись, обзывая глупцами встречных, которые плелись с поклажей на север. Самсону это надоело.

— Сам буду отбирать, кому идти, а кому оставаться, — объявил он однажды.

Права на это он не имел; но Дан уже стал привыкать к парадоксальности его решений: к тому, что из них часто все-таки выходила какаято польза. И люди, думавшие о переселении на север, стали приходить к нему за спросом. Присмотревшись несколько раз, кого он отбирает, старики Цоры, по обыкновению, покачали головами. Когда приходил человек толковый, расторопный, явно добрый хозяин, Самсон ему по большей части приказывал остаться; а бессмысленный сброд, таких, что уже три раза начинали разные дела и бросали, не доделав, отпускал охотно.

— Для нас-то здесь оно лучше, — сказали ему старосты, — но честно ли это перед северянами?

— Честно, — ответил Самсон. — Хорошие люди разборчивы. Новая страна — как песок: пшеницу на нем не посеешь, а репейник можно.

Около того времени пригнали к нему много народу на суд. Были среди них воры и один убийца. Обыкновенно Самсон тут же производил расправу. На этот раз он велел всех осужденных связать и бросить в яму. Когда суды кончились, их опять к нему вывели. Самсон им сказал:

— Выбирайте: или палки — а тебе камни, — или ступайте на север; и если вернетесь — смерть.

Они предпочли, конечно, север. И опять возмутились старики.

В конце концов, оказался прав Самсон: суровая жизнь и короткая расправа нового края скоро отучила воров от проказ, а ловкость рук и энергия осталась и пошла впрок — у тех, которые выжили.

Из люда честного он отпускал охотно или холостых или давно женатых, но молодоженам запрещал трогаться с места.

— Дозволь нам уйти, судья, — просил один из них и при этом указал пальцем на жену, задорно скалившую зубы. — Смотри, что за грудь и бока — она выносливая. Ты отощалых старух отпускал, а ее не отпустишь?

— Не отпущу, — сказал Самсон. — Она тебя загрызет. Куда не ходят коробейники, там не житье мужу молодицы.

Только одному цоранину с молодой женою разрешил Самсон уйти на север; женщину звали Карни.

Легче стало жить на границе вениаминовой. В Хереше, главном гнезде овечьих воров, вообще не осталось ни вора, ни честного. Произошло это совсем просто. Однажды, вскоре после совета в Чертовой пещере, Самсон пришел в Хереш один, сел у ворот и ничего никому не сказал — но через минуту собрались перед ним старосты, а народ столпился вокруг и подавленно перешептывался.

Самсон посмотрел на стариков пристально и сказал:

— Отныне вот вам закон: если пропадет одна овца на границе — деревню сожгу, а вас, старейшин, повешу на деревьях.

И здесь тоже никому не пришло в голову спросить, по какому праву, или усомниться, может ли он исполнить угрозу. Как деловитые люди, которым не до пустых разговоров, они стали торговаться.

— Разве мы одни на границе? — спросили они. — А если придут воры из другого села — мы чем виноваты?

— Некогда мне ходить по вашим селам, ответил Самсон. — Пропала овца — пропал Хереш. Они развели руками:

— Нам ли сторожить всю границу?

— А то кому же? Вам расплачиваться — вы и сторожите.

— Господин, — заговорил один из них, — ты человек мудрый, с тобой хитрить нельзя. Это правда — херешане живут чужими стадами. Так ведется у нас со времени дедов. Без этого мы как земледелец без сохи. Сам посуди, чем прожить нам после твоего приказа?

— Разве не обещал я вам помочь? — спросил Самсон.

— Помочь?

— Село сожгу, вас повешу: вот и не останется больше забот, чем прожить.

Сказав это, Самсон поднялся и ушел обратно, а старики и весь народ начали совещаться в великом замешательстве.

Около полудня проехали через их село богатые молодые люди из Бет-Хорона. Это была вещь обычная: несмотря на уводы девушек и другие бесчинства, их еще все-таки ласково принимали в Шаалаввиме, угощали и пускали на пляску. На молодых людях были праздничные платья, и ослы их были разубраны по-праздничному.

Херешане рассказали им про самсонов приказ. Те их высмеяли и уехали дальше по дороге в Шаалаввим, а сходка у ворот разошлась, ничего не решив.

Но на рассвете молодые люди из Бет-Хорона опять показались на околице деревни. Теперь они шли пешком, совершенно голые; и у всех до одного были острижены бороды, а это считалось наибольшим срамом, какой может постигнуть человека.

Вскоре после этого Хереш начал пустеть, пока совсем не опустел. Часть ушла в глубину Вениамина, часть на Иордан, остальные к Иуде или Ефрему. Потому и не осталось памяти от села Хереш, что на полдороге между Шаалаввимом и Бет-Хороном, — ни слова в книгах, ни развалин на земле.