Самуэль Август из Севедсторпа и Ханна из Хульта

«Все прочее ты и без того поймешь, скажу лишь, что видела тебя нынче ночью во сне и что вспоминаю о тебе, когда выдается свободная минутка, что меня кое-кто выспрашивал о тебе. Желаю, чтобы ты поскорее навестил меня… думай почаще о своей Ханне».

Да, Самуэль Август думал о ней и с радостью навещал ее в Хульте, а когда возвращался домой, Ханна охотно провожала его, шла с ним рядом по дороге, и он был ей за это благодарен:

«Спасибо тебе за то, что ты шла со мной так долго, надеюсь, ты после в этом не раскаялась?»

«И вовсе я не раскаиваюсь в том, что проводила тебя. Вовсе нет! Я не спеша возвращалась домой, погруженная в свои мысли, спешить мне вовсе и не хотелось».

Другим это вовсе ничего не говорит, но мне приятно знать, что та, что позднее стала моей матерью, майским вечером тысяча девятьсот третьего года медленно шла домой, погруженная в свои мысли. Мне лишь хотелось бы знать точно, было ли ей весело и тепло на душе, замечала ли она, какая красота вокруг, слышала ли пение черных дроздов, ведь они всегда поют в Пеларне весенними вечерами, но этого я не узнаю никогда. Но чувствую, что это было так, как мне представляется.

Много времени для мечтаний у Ханны не было. Из писем видно, как много ей приходилось работать. Она сидела и ткала и под стук станка справляла тысячу других работ по дому; по воскресеньям пела в церковном хоре, на праздниках общества Голубой ленты и Общества охотников разносила кофе; когда ее невестка, живущая по соседству, занемогла, ходила за ней и помогала управляться по хозяйству. Не удивительно, что писать письма ей приходилось, как она выражалась, «со скоростью курьерского поезда».

Но и у Самуэля Августа много времени на письма не было. «Однако, — писал он в одном письме, — надо отвозить молоко, до этого я, как всегда, был в хлеву и задавал корм телятам. А в короткое время меж этими делами сижу и пишу письмо тебе, моя ненаглядная».

Он называл ее своей ненаглядной и своей надеждой и отнюдь не верил какому-то заезжему лектору, выражавшему сомнение в том, что существует настоящая любовь. Подобные глупости можно было втемяшить кому угодно в голову, только не Самуэлю Августу. «Каков был бы мир без любви? Для идущего по жизни не быть любимым, не знать самому любви, не уметь любить — все равно что брести по голой пустыне. Нет, мы с тобой будем любить друг друга всем сердцем, чтобы сделать жизнь нашу как можно радостнее».

В том же письме Самуэль Август рассказывает, что он работает на жнейке и что ему нравится это занятие.

«Я сижу и наблюдаю, а машина тем временем идет с грохотом и валит, и жнет миллионы соломинок в день. Можно при этом мечтать о будущем, строить планы, придумать столько, что не уместить и на сотнях страниц, но чаще всего думать о своей ненаглядной, по крайней мере я думаю о ней».

Он по-прежнему возил пастора, но теперь уже другого. Самуэль Август пережил шесть пасторов Нэсе. Иногда он возил и вдову пастора, Ханна пишет в одном письме:

«Если хочешь, можешь приезжать в воскресенье без пасторской вдовы».

Понять ее можно: присутствие пасторской вдовы влюбленным лишь помеха.

Иногда Ханна писала, что они встречаются слишком редко, а одних писем им мало.

«По своей простоте скажу, что хочу, чтобы ты приезжал чаще, а то я иной раз скучаю, когда долго тебя не вижу. Не хотела тебе этого говорить и уже каюсь, что написала, но что написано, то написано. Сам видишь, как легко девушке проболтаться».

Долгою зимою было тоскливо, а зимой тысяча девятьсот четвертого года в Смоланде, видно, было много снега, потому что Ханна писала:

«Знаешь ли ты, что у нас снег идет день и ночь. И ничего нового и интересного в Пеларне нет, так что и писать особо не о чем».

Самуэлю Августу, жившему неподалеку от Виммербю, было, наверное, повеселее. Во всяком случае, он мог ходить на лекции.

«Вчера вечером я был на лекции, рассказывали про Лондон. С интересом послушал про этот большой город».

Первого апреля, год спустя после признания под плакучим ясенем, он опять оказался в городе.

«Вечером первого апреля прошелся я по городу и не мог не поглядеть на тот плакучий ясень возле церкви», — писал он.

— Да, этот плакучий ясень Самуэль Август запомнил на всю жизнь, и каждое первое апреля было для него всегда праздничным, памятным днем.

Снова настало лето, потом пришла новая осень, и Ханне по-прежнему казалось, что они встречаются слишком редко:

«Знаешь, если бы у меня были велосипед и невеста, я бы ездила к ней в десять раз чаще, чем ты ко мне нынешним летом».

Да уж, дела теперь у Самуэля Августа явно шли лучше, однако велосипед этот не «вылез из-под земли». Но и без велосипеда он навещал бы Ханну так часто, как только мог. Но тяжелая работа по будням и постоянные поездки туда-сюда с пастором по воскресеньям оставляли жениху мало времени для встреч с невестой.

Короткое время Ханна жила у майорши из Моссебу, важной персоны в приходе, чтобы немного подучиться господским манерам. Там ей вроде было неплохо, но однако писала она: «Кажется мне, будто меня заперли в большом шкафу».

Ханна боялась быть запертой. Быть может, именно поэтому, когда время свадьбы приблизилось, она стала колебаться. Наступил тысяча девятьсот пятый год, в июне Самуэль Август и Ханна собрались пожениться. И тут Ханна вдруг начала сомневаться, хочет ли она выходить замуж. Очевидно, они говорили об этом, и Самуэль Август, верно, был в отчаянии, но упоминает он об этом лишь в одном письме: «Надеюсь, что ты больше не станешь повторять «не знаю», перестанешь сомневаться, моя дорогая, и решишься наконец стать моей? А быть может, ты более не можешь или не хочешь любить меня?»

Ханна ответила ему лишь через четырнадцать дней: «…Я тебе не ответила на твой нелегкий вопрос, могу ли я, хочу ли я еще любить тебя. Ах, как трудно на него ответить, когда не знаешь сама, чего хочешь. Ясное дело, ты мне мил по-прежнему, и я всем сердцем хочу избавиться от всех сомнений и все же никак не могу решиться на столь важный шаг. У меня уже как бы вошло в привычку радостно думать о замужестве как о чем-то еще очень далеком, а когда оно приближается, мне, словно капризному ребенку, хочется убежать и спрятаться. Да, дорогой мой, я не знаю, поймешь ли ты меня или, скорее, можешь ли простить меня за то, что я иной раз говорю тебе «я не знаю». Я не хочу походить на капризного ребенка и твердо решила поступить скорее против своей воли, нежели против воли родительской. Стало быть, теперь все зависит от их согласия».

Но согласие родителей у Ханны уже было. Похоже, она боялась, а вдруг выйти замуж — это почти то же самое, что сидеть запертой в шкафу, и потому пряталась за спину родителей. Быть может, она хотела успеть сделать что-нибудь большее до своего замужества, девочка она была способная и начитанная. В свидетельстве об окончании школы по всем предметам у нее были оценки «отлично». Одно время она даже хотела стать учительницей, но мать воспротивилась этому. Может быть, она чувствовала, что, выйдя замуж, безвозвратно лишится какой-то возможности?