Самый большой подонок

Год с небольшим назад я наблюдал здесь казнь Чмыря. Сейчас мне было неприятно вспоминать, как я расстреливал его палачей. А делал я это исподтишка, спрятавшись за дырчатым люком воздуховода, не рискнув выйти с дёртиками на открытый бой. Это произошло будто вчера – настолько живы были воспоминания.

Рядом за дверью бушевал искусственный, как в аэродинамической трубе, ураган, снова подставлять ему лицо не хотелось. Но и в мрачном бункере, где воздух казался пропитанным безысходным отчаянием и чадом горелого человеческого мяса, где шершавый бетон стен запечатлел экспонированные ярким пламенем пожиравшей людей печи апокалиптические фрески с наслаивающимися друг на друга страшными сюжетами мучительных смертей, и где пол всегда был забрызган мозгом несчастных «кукол», оставаться я не хотел.

Я толкнул дверь, но она не шелохнулась. Толкнул сильнее – она стояла неколебимой стеной. С короткого разбега я нанёс по двери чудовищной силы «сандерклэп». С таким же успехом я мог пинать Матушку-Землю.

Размявшись, оправил пёрышки и оглянулся на печь. Я не очень бы удивился, разожгись она вдруг сейчас сама собой.

Поколебавшись, продвинулся в глубь помещения и повернул ручку дырчатого люка. Ручка вращалась свободно, перемещая язычок запора и даже, как полагается, немного люфтила, однако люк не открывался. И в следующую секунду до меня дошло, что мне его никогда не открыть: по всему периметру он был наглухо приварен к вмурованному в бетон фланцу.

Мне стало ясно, что и неподдающаяся дверь, и заваренный люк – всего лишь хлипкие досточки в условном штакетнике палисадника. Это не настоящая силовая ограда, а всего лишь символ, направляющий и указующий знак.

Я вернулся назад – к стене, на которой помещался пульт управления печью. Не вполне осознавая, что мне нужно, прикоснулся к пыльной панели, машинально надавил кнопку и передвинул вверх оканчивающийся шаровидной рукояткой рычаг.

Заслонка печи со скрежетом поднялась – я даже вздрогнул от неожиданности.

Печь смотрела на меня с открытым зёвом, я смотрел на неё с открытым ртом. Но открылся ли мне путь к спасению? Наивно было бы так считать. И всё-таки я должен был лезть в печь.

Чёрная дыра раскрытого зёва печи казалась входом в новое измерение. Некоторых не затащишь в шахту или пещеру: боязнь замкнутого пространства – одна из наиболее часто встречающихся фобий.

Забравшись на невысокую на входе в предпечье эстакаду, я согнулся в три погибели и протиснулся внутрь печи. Здесь оказалось довольно просторно: в противном случае тележка с казнимым не поместилась бы в этом «предбаннике Преисподней». В чернильной темноте едва удалось разглядеть отверстие вытяжного воздуховода, увы, слишком узкое…

Снаружи вдруг донёсся характерный стрёкот храповика и нарастающий гул катящейся по рельсам эстакады тележки. Я едва успел отшатнуться и вжаться всем телом в боковую стенку, как металлический катафалк с разрывающим барабанные перепонки грохотом на полной скорости вкатился в печь и ударился передком о невидимое препятствие.

От мощного удара металлический склеп наполнился сажей и пылью. Я чихнул, потом ещё раз, и ещё. Словно инициированный моим чиханием, раздался протяжный, продирающий до печёнок скрежет, завершившийся тяжким ударом. Оглушённый, я размазывал по лицу вызванные едучей сажей слёзы, а когда наконец продрал глаза, они столкнулись с непроницаемой могильной тьмой. Заслонка сама собой опустилась, отрезав меня от внешнего мира. Свет почему-то не проникал сюда даже сквоь фигурные вырезы в её нижнем крае, повторявшие контуры вдававшихся в печку рельс.

Я попытался вслепую нашарить скрытые люки, методично ощупывая металлическую стенку, покрытую слущивающимся нагаром. Обследовал её всю, дойдя до угла, но не обнаружил и намека на проём или замаскированный люк. Повернул налево, вытянул руки перед собой, словно слепой, и, не отрывая их от стенки, осторожной шаркающей походкой начал перемещаться к осевой линии рельс.

И в то самое мгновение, когда ладони ощутили пустоту и я интуитивно почувствовал, что вплотную приблизился к эфемерной границе, отделяющей тьму нашего белого света от мистической тьмы потустороннего мира, чьи-то цепкие влажные пальцы больно ухватили моё правое ухо.

Глава 7

Я вскрикнул одновременно от испуга и боли, покачнулся, сошёл с места и вдруг почувствовал, что куда-то лечу. Под ложечку закрался сладкий холодок. Поскольку не было видно ни зги, это напомнило мне ночную выброску затяжным. Занятие не из приятных и притом весьма опасное. Затяжной прыжок длился уже несколько секунд – после падения с такой высоты от человека остается дешёвый набор костей или мокрое место. Будто в страшном сне, когда срываешься с крутого обрыва в бездну, я съёжился и подобрался в ожидании смертельного удара, и…

В спортивном городке одного высшего учебного заведения, где я проучился неполных два года, стояли огромные качели, перекладина которых достигала высоты нижнего края окон третьего этажа. Катались на них лишь отчаянные смельчаки – и то после нескольких банок пива. И как удалось уговорить покататься на этом восьмом чуде света симпатичную библиотекаршу – до сих пор остаётся для меня загадкой. Видимо, студенты её заболтали, особенно напирая на то, что «лётчика-испытателя» обязательно пристёгивают к сиденью ремнями, гарантирующими полную безопасность. Были, были там привязанные к трубам какие-то полуогрызки-полуобрывки истёртых и засаленных ремней, но явно ненадёжные и не предназначенные для выполнения не свойственных им функций.

Раскатывали пионерку качельного воздухоплавания вчетвером. Для порядка повизжав, будто её дефлорировали, молоденькая библиотекарша затем вошла во вкус и захлебнулась восторженным воплем «Ещё, ещё!» приближающегося высотного оргазма. Студенты хорошо знали своё дело и вскоре раскатали качели так, что сиденье с вцепившейся в него библиотекаршей начало вставать к крайних точках дуги вертикально, на мгновение зависая в воздухе, а потом со свистом перемещаясь к другому пику. Оргазм, так сказать, следовал за оргазмом. Наверное, от удовольствия девица замочила трусишки, если, конечно, они на ней были.

Но кайф красотки продолжался недолго – на третьем или четвёртом ходе этого жуткого маятника старые ремни неожиданно лопнули.

Красотку вынесло с сиденья вверх и вперёд. Её протестующий крик на несколько секунд приостановил бурную жизнь студенческого спортгородка, переведя всё вокруг в режим немой сцены. Описав широкую дугу, девица ударилась о стену находившегося неподалёку здания, ударилась нехорошо (если вообще можно удариться хорошо!), неудачно: попала низким лобиком в край оконного проёма, который и раскроил её стриженную под мальчика глупую головку. Тело же, продолжавшее двигаться по инерции, неловко развернулось в воздухе, и нелепо болтающиеся, словно у тряпичной куклы, ноги несчастной куколки внесло в широкое окно. Затем уже мёртвая библиотекарша стала падать спиной вниз туда, где на окаймлявшей здание бетонной дорожке стоял пришедший на работу маляр, с раззявленным ртом наблюдавший её прощальный полет. За падающим телом, явно не поспевая за ним, тянулся серебристый шлейф осколков разбившегося вдребезги стекла. Стекавшие по кирпичной стене мозги, значительно отстав, шли к финишу третьими.

Однако призёрами этой сумасшедшей гонки им не сужден было стать.

Довольно большой, не менее метра в длину и полуметра в ширину, кусок оконного стекла с неровными и острыми как бритва краями спланировал по дуге сухим осенним листом в напряжённом тишиною воздухе и профессиональным движением садиста-убийцы походя пощекотал задранный вверх небритый кадык маляра.

Публика отозвалась на непредвиденный поворот сюрреалистического сюжета стадионным вздохом ужаса и разочарования. «Мяч» не угодил в «ворота», и за первым вздохом последовал второй такой же. А в роли мяча выступила снесённая в один миг голова крепко поддатого маляра, которая по удивительному стечению обстоятельств залетела словно в баскетбольную корзину в стоявшее рядом ведро с белилами, вызвав при этом массу белых брызг. Обезглавленный маляр ещё несколько секунд в раздумье раскачивался подпиленным деревом, продолжая сжимать в руке длинную малярную кисть, древком упирая её вертикально в землю, как средневековый воин копьё, а затем медленно рухнул вниз и распластался поперёк девушки, улегшейся на жёсткий бетон асфальтовой дорожки несколько раньше его. Как поётся в одной старой песне: «мне качели надоели – я пойду на карусель».