Самый черный день

Он остановился «передохнуть часика на три». Не сказать, чтобы очень сильно смутился, увидев разбросанные повсюду деньги. Я предложил ему отобедать, — не отказался. После еды пришелец промыл в воде окровавленные куски ваты и бинты (в рюкзаке у него оказался целый целлофановый пакет использованной ваты), и разложил их розоватые на бревне просушиться.

Обескураживало то, что с лица человека не сходила тихая умиротворенная улыбка. Именно так, наверное, улыбаются люди, достигшие просветления. Уловив мой недоуменный взгляд, он счел нужным объясниться:

— В благословенное время живем. Ничто не вечно, и созданное когда-то будет когда-то разрушено, — из-за улыбки непонятно было, серьезно он говорит или иронизирует.

Я уж было подумал, еще один псих на мою голову. Но человек был не похож ни на психа, ни на сектанта. Говорил он спокойным голосом, если я выказывал сомнение, он не раздражался, а, подумав, обстоятельно отвечал. Человек рассказывал, что о конце света знали все религии и все древние учения. И наши дни лишь подтверждают истинность религиозного знания. Еще он говорил, что человеку нужно уметь преодолеть свое отвращение и свою ненависть к миру и заставить себя полюбить мир таким, какой он есть. Когда слышишь подобное, то закрадывается мысль, что есть люди, которым известны некие глубинные тайны, для меня непостижимые. Он спросил, есть ли у меня семья. Я ответил:

— Нет.

— Плохо, у человека должна быть и семья и дети.

— Сейчас это уже не имеет значения. А у вас есть семья?

— Была у меня и жена и дети, но они все погибли, — ответил он, не переставая блаженно улыбаться.

Мы сидели под тентом. От жары пот струйками сочился на лбу. Куртка с футболкой прилипли к телу, но снять нельзя было, комары начнут сжирать. Черныш лежал поодаль на боку и, высунув язык, часто дышал. Подыхает, что ли, божья тварь?

— А вы кто вообще по профессии?

— Писатель.

Я, впрочем, всегда знал, что все писатели немного чокнутые.

— И о чем вы пишете?

— Да так, писал когда-то чепуху всякую, — ответил он, слегка смутившись.

Спросил напрямую:

— А почему вы, писатели, все время врете?

— Если писать о людях правду, это будет такая скукотища, что и читать никто не станет. А литература должна быть интересной, — резонно, но и не переставая смущаться, ответил писатель, — вот представьте себе рассказ о человеке, который каждый день ходит на работу, вечером — домой, в выходные отдыхает или на дачу ездит, раз в год отпуск, и так вся жизнь. Вы станете такой рассказ читать?

— Нет, не стану.

— Правильно, и я не стану, потому что не интересно, хотя рассказ описывает жизнь девяноста девяти процентов людей. Поэтому чтобы нас читали, мы, писатели, все время врем.

По-видимому, это был человек глубоко верующий. Катастрофа для него была волей божьей, которую принять нужно с радостью. Он говорил, что творец создал человека по своему подобию и образу, дав ему свободу. А человек, как известно, пустился во все тяжкие. И вот теперь создатель «этот проект сворачивает» (странная формулировка для верующего человека).

Я слушал-слушал, потом говорю:

— А я вам другую историю расскажу. Представьте себе огромную нашу Вселенную. Миллиарды галактик, в каждой галактике миллиарды звезд. Повсюду лишь законы физики и безмолвная материя. И вот однажды на затерянной в пропасти вселенной галактике на планете одной из миллиарда звезд начало происходить что-то такое интересное. Органические кислоты стали образовывать длинные цепочки, а потом дошло до того, что одна кислота научилась сама себя воспроизводить. Появилась жизнь, растения, животные, сначала примитивные, потом более развитые. И вот одни обезьяны научились ходить на двух ногах, а так как были они еще и шибко грамотные, то вообразили себя любимых, ни больше, ни меньше, центром Вселенной, а вся Вселенная, значит, только для них, уникальных, и существует. А теперь вопрос: как ко всему этому стоит относиться с точки зрения космоса? Отвечаю: с точки зрения космоса вся эта планета, жизнь и человечество — ровным счетом ничто. И если вдруг Земля со всем содержимым исчезнет, космосу от этого будет ни тепло, ни холодно. И когда Земля будет гибнуть, космос не протянет ей руку помощи в последний момент, для него это будет еще одна заурядная гибель еще одной обреченной планеты. Мы, люди, слишком много о себе возомнили.

— На самом деле и я примерно о том же говорю, мы, люди, слишком много о себе возомнили, — ответил писатель.

Мы еще долго болтали в том же духе. Под конец он спросил, крещенный ли я. Я ответил, что крещеный и к церкви всегда относился с уважением, но при этом я противник всякой мистики, в том числе таинств.

— Ну, вы можете хотя бы перекреститься?

Из уважения к собеседнику я сложил большой, указательный и средний пальцы, дотронулся до лба, до пояса, до левого плеча и до правого.

— Нет-нет, неправильно, так католики крестятся, мы, православные, сначала крестим правое плечо, потом левое.

Вот тут уже я не смог удержаться от хохота, хотя и понял свою ошибку:

— Планета через пару месяцев прекратит свое существование, а вы все делите людей на католиков и протестантов, то есть, извините, на католиков и православных.

Писатель опять смутился, не найдя объяснения, зачем в нашем положении нужно плечи разбирать.

Прощаясь, он сказал: «храни вас Бог», но сказал это, не глядя в глаза и тоже как бы смущаясь, видимо, от понимания, что пожелание звучит кощунственно. Из-под ваты по верхней губе медленно текла струйка крови.

Для землянки выбрал место подальше от слуды. Копать было тяжело, и дело не в том, что копал саперской лопаткой с маленькой ручкой, — земля была сырая насквозь. С другой стороны, сырость даст прохладу, не так жарко будет в землянке, по крайней мере, в первое время. Сначала сделаю нечто похожее на окоп, потом расширю, пусть будет квадратное помещение полтора на полтора метра. Надо будет сделать накат из бревен, лучше взять самые длинные, чтобы не обвалились при толчках. На бревна постелю целлофановую пленку в несколько слоев и накладу земли.

Вспомнилось одно древнее предание. Тысячу лет назад жил в этих краях финно-угорский народ, славяне называли его чудь заволочская. Большей частью этот народ был ассимилирован. Но находились и те, кто не хотел иметь ничего общего с пришлыми с юга русскими. Эти люди-чуди практиковали так называемое самопогребение — жуткий способ коллективного самоубийства. Они уходили в леса, копали там землянки, ставили в них подпорки, а сверху наваливали кучу камней и земли. Потом забирались в землянку всей семейной общиной и подрубали подпорки. «Чудь в землю ушла», — говорили славяне, находя в лесу места с просевшей землей. К чему это я? Так, просто вспомнилось.

А еще раньше первобытные люди и вовсе жили в пещерах.

Вечером постелил в землянке туристический коврик, затащил туда все постельное, закрыл землянку москитной сеткой, а сверху на подпорках натянул тент.

Сегодня после обеда было два мощных толчка.

Интересно, где сейчас писатель? Развел костер, наверное, и лежит рядышком, умиротворенно улыбаясь.

*

Я — Земля.

Мой путь в застывшем Космосе. Много-много лет. Глухонемое оцепенение сковало меня. Вечная пустота. Само время перестало существовать, и остался лишь один закон — аз есмь. Буро-зеленая слизь растеклась по поверхности.