Самый далекий берег
Шрифт:
С первого взгляда было ясно, что он изрядно припоздал, и в каминной успели уже как следует принять. Кирьянов потихонечку присел к краешку отодвинутого к стене стола, рядом со Стрекаловым – уже тепленьким, судя на красному набрякшему лицу и остановившемуся взгляду. Стрекалов без лишних слов тут же набулькал ему в чистый фужер добрую дозу коньяка, и Кирьянов хватил его, как воду, не ощутив ни жжения в глотке, ни ожога в желудке. Перед глазами у него вновь встала на миг темная стена пропасти, бездна неизвестной глубины, оседавшая вниз исполинская ферма моста. До него только сейчас дошло во всей полноте, что его самого лишь чудом не утянуло следом, и все тело прошибла запоздалая судорога. Стрекалов проворно налил ему еще полный фужер, Кирьянов и это оприходовал одним махом.
И, откинувшись к стене, уставился на зрелище, какого не доводилось видеть за все время галактической службы…
Посреди каминной, на невеликом свободном пространстве, неспешно и замедленно отбивал цыганочку штандарт-полковник Зорич – перебирая ногами в начищенных сапогах, заложив руки за спину, с застывшим лицом, делавшим его сегодня еще более похожим на мраморный бюст Бонапартия.
В нем было что-то от робота, вдруг нежданно-негаданно получившего приказ плясать – а может, так только казалось, это впервые на памяти Кирьянова замкнутый и вечно невозмутимый начальник держал себя как простой человек, обычно-то он выпивал пару бокалов и исчезал как-то незаметно, блюдя дистанцию…
В тишине деревянно стучали каблуки начищенных до зеркального блеска сапог штандарт-полковника, а рядом с ним в том же замедленном ритме, пытаясь соответствовать, приплясывал низенький грустный Кац, с каким-то отчаянием в лице распевая во всю глотку:
Идет Янкель, нос вперед, бегут куры в огород, подай ты мне, милая, свою ручку белую!Кирьянов во все глаза смотрел на штандарт-полковника. С Абрамом Соломоновичем все обстояло гораздо проще, на груди у него красовались исключительно регалии Содружества, а вот с отцом-командиром обернулось не в пример интереснее: кроме галактических орденов, на груди у него звякали то мелодично, то не очень кресты и медали, которые Кирьянов смутно помнил по историческим фильмам, но не знал их названий: алый крест с золотыми орлами меж лучей и мечами, другой, такой же алый, тоже с мечами, но без орлов, и еще один, белый, на черно-желтой полосатой ленте, и серебряные медали с профилем последнего императора всероссийского, и еще какой-то венок словно бы из колючей проволоки, пересеченный мечом…
Только когда штандарт-полковник перестал плясать и сел в противоположном конце стола, Кирьянов вспомнил, что белый крест – это вроде бы и есть офицерский Георгий. И потянулся к бутылке, твердо решив не насиловать мозги поисками каких бы то ни было ответов на какие бы то ни было вопросы…
Так легче было жить. Он и не собирался гадать, что за орден висит на груди у Митрофаныча меж Лениным и Октябрьской Революцией, – ясно, что тоже советский, судя по золотому серпу и молоту, но никогда не виданный прежде ни на одной картинке: восьмиугольный, золотое созвездие на черно-синем поле, и буквы СССР, и непонятный – отсюда не прочитать – девиз… Он и не собирался гадать, что за медаль висит на груди Трофима меж галактических. Ему просто хотелось надраться до чертиков и забыть обо всем на свете…
А потом на середину вышел прапорщик Шибко, при полном параде. Он ударил каблуком о каблук и поплыл в том же замедленном ритме, отбивая чечетку, взмахивая руками то рубяще, то плавно, с отрешенным лицом выпевая в такт:
Vor der Kaserne vor dem grossen Tor stand eine Laterne, und steht sie noch davor…Четко притопывая, словно гвозди забивая, он пересек все свободное пространство из конца в конец, развернулся и двинулся назад, звучно шлепая ладонью по каблуку, продолжая уже по-русски:
Около казармы, у больших ворот, там, где мы прощались, прошел уж целый год… Если я в окопе от пули не умру, если русский снайпер мне не сделает дыру, если я сам не сдамся в плен — то будем вновь крутить любовь под фонарем с тобой вдвоем, моя Лили Марлен…И на груди у него чернел Железный крест со свастикой посередке, на красной ленте с белой и черной каемкой, и рядом висела темная медаль на похожей ленточке, а пониже красовались несколько знаков – проткнутый ножом клубок змей, и венок, пересеченный винтовкой с примкнутым штыком, и большой эдельвейс в круге, и еще какой-то с мечами с каской…
Ни на чьем лице Кирьянов не увидел и тени удивления – очевидно, зрелище не в новинку. Он перехватил взгляд Митрофаныча из угла – не удивленный, нет, просто застывший, тяжелый, немигающий и, пожалуй что, хищный…
Лупят ураганным – боже, помоги! Я отдам Иванам и шлем, и сапоги…И тут Митрофаныч вскочил. Выбрался на середину, поместился напротив отбивавшего чечетку прапорщика, притопнул и заорал, явно пытаясь перекричать:
Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой! И все должны мы неудержимо…Резкий, дробный стук столовым ножом по бокалу заставил обоих остановиться и умолкнуть. Стучал штандарт-полковник – с прежним невозмутимым лицом, размеренно и звучно.
Все прекратилось, не начавшись
толком, оба плясуна вернулись на свои места. Звенели горлышки бутылок о края бокалов, и, если не считать этих звуков, стояла угрюмая тишина.– Как это… – тихонько проговорил Кирьянов, поймав взгляд Стрекалова.
– А так и обстоит, – сказал тот, пожимая плечами. – Структура, моншер, пора привыкать… На то она и Структура. Всерьез это все, всерьез, никаких таких маскарадов, кто бы стал… Порядки тут, сам знаешь, либеральные. Разрешается носить все регалии, заслуженные в прошлой жизни, поскольку пред ликом Структуры все эти прошлые жизни, собственно, ничего и не значат вообще… Все равно ничего этого нет.
– Чего?
– А ничего, – сказал Стрекалов, склонившись к нему совсем близко. – Ни прошлой жизни, ни истории. Ты разве еще не понял, курсант? Ну о какой такой истории можно всерьез говорить? Если вся так называемая история земного человечества на самом деле – история взаимоотношений со Структурой. История казусов и инцидентов, то трагических, то комических, возникавших, когда по той или иной причине случались прорывы, утечки информации, непредусмотренные контакты и непредвиденные коллизии. История отчаянных попыток срочно все исправить, насколько возможно… – Он ловко наполнил бокалы и осушил свой, не дожидаясь Кирьянова. – Вам, пожарным, чуточку полегче, а мы, в четвертом управлении, хрононавты хреновы, времяпроходцы долбаные, насмотрелись… Ты понимаешь, Структура не всемогуща, а Вселенная адски сложна. Вот и случается иногда такое… Вроде той истории в четырнадцатом веке, когда неожиданно для всех, из-за какого-то паршивого гравитационного циклона, сопрягшегося, надо же такому случиться, со вспышкой квазара где-то возле Толимака, лопнули континуумы, грянул фрактальный прокол… Короче говоря, открылось сразу несколько проходов в сопряженку, и все эти вилланы с бондами, крепостные с городской мастеровщиной, бродяги лесные и младшие сыновья рыцарские радостно кинулись скопом на неведомые земли. Справедливо рассудили, черти: хотя проходы и являют собой нечто предельно удивительное и заставляющее о кознях нечистой силы вспомнить, но хуже, очень может оказаться, и не будет, так и так на баронских полях горбатиться или в наемники запродаваться чужому герцогу… – Он махнул рукой, едва не сшибив бутылку. – И как поперли, как поперли… И поздно что-то менять. И весь поток времени вот-вот превратится из гладкой состоявшейся реки в нечто невообразимое. Ну, мы же не зря хлеб трескаем с черной икоркой. Мы – четвертое управление, галактическая академия хроноса… Лучшие умы сотни планет плюс лучший спецназ, с половины Галактики собранный как из текущих времен, так и из прошлых веков надерганный, как редиска с грядки. Справились. Мы да не справимся, как же. Залатали, заштопали, пресекли и заперли. Правда, пришлось выдумывать эту знаменитую чуму четырнадцатого века, черную смерть – нужно же было создать для будущих поколений убедительное объяснение того факта, что вся Европа чуть ли не наполовину обезлюдела. Ничего, сошло, схавали… Мы ж там бомбы рванули с ослабленными вирусами, чтобы народец помаялся недельку легкой хворью, мы там кукол, то бишь биоманекенов, сотнями набросали, самым натуральным образом смердящих и гниющих… Летописей им в архивы понапихали с достоверными картинами Великой Чумы, респектабельными людьми написанными..
– Шутишь? – без выражения спросил Кирьянов.
– А ни хрена, – сказал Стрекалов без улыбки, с трезвыми холодными глазами на пьяном плывущем лице. – Мы ж четвертое управление, понимать надо. Какие там шутки… Это Структура, парень, пора понять. Надо бы тебе за книжками посидеть, не все ж водочку сосать. Тогда и узнаешь, почему Бонапартий попер на Россию. Да исключительно оттого, что ворота из-за каких-то там флюктуаций стали перемещаться по Европе, дрейфовать с запада на восток, поплыли, как лист по ручейку. А Бонапартию ж адски хотелось прорваться со своими орлами в сопряженку, погулять по иным мирам. С фантазией был мужик, что ни говори, кровь горячая, корсиканская, никак не мог взять в толк, что ему туда нельзя – во что превратится Вселенная и ход истории, если каждый, кому взбредет в голову, будет шляться по сопряженным мирам… А нам – изволь останавливай. И мало того, смотри еще в оба, чтобы кутузовские мальчики не поняли, в чем секрет: дрейфующие ворота – штука приметная, того и гляди, кто наткнется и не убежит с визгом, а осваивать попытается. Благо кое-какая наука уже имеет место быть. Как тогда, в декабре. До сих пор ни одна живая душа не в состоянии понять, как получилось, что Паша Пестель пронюхал о тропинках. И вознамерился строить новое общество в иных мирах. Ну, тут было попроще. Государь Николай Павлович так до конца жизни и не разобрался, чем параллельные миры отличаются от иных планет, хотя и добросовестно пытался, зато у него в крови и плоти сидели здоровые консервативные инстинкты, так что его особо и подзуживать не пришлось: самостоятельно почти додумался шарахнуть картечью по этим звездопроходцам, что у Медного всадника митинговали… А взять хотя бы Кортеса и взятие Мехико? А Первую мировую? А чертова гения Дизеля, которого ловили по всей Европе в такой спешке, что не успели даже при изъятии манекен подсунуть? Эх, Степаныч… Право слово, переходи к нам, только у нас все неподдельное – настоящая история, доподлинная подоплека, а не тот ворох дезы и брехни, который тебе что в школе, что в институте в голову вбивали со всем усердием… Пора проникаться сложностью и величием Структуры, кадет, точно тебе говорю. Ты ведь, душа моя, пока что топчешься на нижней ступенечке. А Структура, скажу тебе по секрету, что Невский проспект у великого классика – здесь все не то, чем кажется: иллюзия, театр, учебка, мираж… Вот его хотя бы взять. – Он панибратски хлопнул по плечу примостившегося рядом Каца. – Абрам Соломонович!