Самый далёкий берег

Кирьянов с уважением покрутил головой — девчонка вошла в воду, как клинок в ножны, без малейшего всплеска, без брызг. Чувствовался немалый навык. На поверхность она вынырнула метрах в двадцати от низкого берега и, не оглядываясь, уверенным кролем пошла к середине озера. Светлые волосы, отяжелев, облепили плечи, крохотные волны раскачивали широкие листья здешних кувшинок, и Кирьянов вновь ощутил мимолетний приступ грусти.

А потом без всяких колебаний принялся раздеваться, кое-как свалив униформу в траву, обрушился в воду далеко не так грациозно, как его новая знакомая, подняв тучу брызг. Плавать он умел, и неплохо, на Енисее вырос, но, увы, не мог похвастаться таким изяществом стиля, какой без всякого желания повыпендриваться являла Тая, русалкой скользившая меж кувшинок.

Вода была не просто чудесная — с такой Кирьянов еще не сталкивался. Она даже не походила на воду, ощущения вызывала невероятные: словно каждая капелька существовала сама по себе, тело чуяло, как мириады невесомых теплых касаний скользят по коже нескончаемым потоком. В слова это не умещалось. Походило на то, что он не сам плыл, а течение бережно и неуклонно несло его над невидимым дном, словно восходящие потоки — оборвавшегося с бечевки воздушного змея. Если плыть с закрытыми глазами, и вовсе казалось, будто вода давным-давно вынесла его в атмосферу, увлекла в космические бездны — ласковая, нежная, не расступавшаяся перед молотившими по ней руками, а словно бы мягко раздававшаяся в стороны именно так, чтобы человеку было удобнее. Ощущения столь сильные и неизведанные, что он испугался на миг, торопливо открыл глаза.

Но все, разумеется, было в порядке: спокойная и теплая вода вокруг, мясистая кувшинка, в которую он едва-едва не впечатался подбородком, неяркое солнце в небе, светловолосая головка впереди, оставшаяся вдали, как он ни пытался сократить разделявшее их расстояние. В конце концов Тая, уже с бело-синей кувшинкой в волосах, перевернулась на спину, оставаясь лежать на воде. С улыбкой повернула к нему лицо:

— Я вас не загоняла?

— Есть немного, — сказал Кирьянов, плавая рядом и стараясь особенно не баламутить воду. — Вас русалкой никогда не называли?

— Ого! — сказала Тая. — Вы себе представить не можете, как меня называли за последние годы, с тех пор, как стала объектом ухаживаний, осад и приступов, — русалкой, колдуньей, волшебницей, принцессой, ведьмой и королевой. Самые образованные — даже ундиной, нимфой, наядой и Цирцеей. Один майор упорно именовал дриадой, хотя я терпеть не могу лазать по деревьям… А вы как бы меня назвали?

— Ужасно неоригинально, — сказал Кирьянов. — Очаровательной. Конечно, банально…

— Зато искренне, — сказала Тая с чертиками в глазах. — Получайте за искренность приз.

Подплыла вплотную и, решительно притянув его голову, крепко, продолжительно и умело поцеловала в губы, на миг прижавшись всем телом. Потом парой сильных гребков отплыла и, оглянувшись через плечо с непонятным выражением, понеслась прямо к берегу.

Кирьянов достиг оного значительно позже — не только оттого, что плыл неуклюже. Ему понадобилось время, чтобы подавить извечную реакцию нормального мужика на столь непринужденное обращение.

Тая как ни в чем не бывало сидела на бережку, опустив безукоризненные ножки в воду. Выбравшись, Кирьянов уселся рядом, глядя куда угодно, только не на прелестную соседку.

— Что вы надулись, милейший обер-поручик? — негромко спросила Тая. — Можно подумать, это вы — невинная благонравная девица, которую помимо ее воли чмокнул в алые губки нахальный гусар… Стойте-стойте… Ага! Знаю, что вы подумали! Что взбалмошная и не особенно высокоморальная генеральская дочка от скуки хватает то, что подвернулось под руку, за неимением лучшего… Ага?

— Не люблю я, когда мной забавляются от скуки, — сказал он хмуро. — Да и кто любит…

— Ой, а вы прелесть… Только совершенно не берете в расчет технический прогресс, пребывая в плену расхожих штампов… При чем тут скука? Если бы мне позарез понадобился представительный кавалер или уж, прямо скажем, любовник, я, использовав последние достижения транспорта и связи, уже через четверть часа обрела бы желаемое… Неужели вы мне не могли понравиться просто так?

— Вот так, сразу?

— А почему бы и нет? — сказала она без улыбки. — Вот взяли и понравились. Я вполне взрослая, между прочим. И не особенная дура. Смотрю на вас и думаю: нормальный мужик, спокойный, не трепач и не бабник, взглядом не раздевает… ну, самую чуточку, в пределах средней нормы. Пошлых комплиментов не отпускает с масляной улыбочкой, на поцелуй реагирует с очаровательной старомодной романтикой. Честное слово, вы мне понравились. И я вам тоже, правда? — Она тихонько рассмеялась, глядя ему в глаза. — Правда-правда, не отпирайтесь. Понравилась. Вон как смотрите — не по-кобелиному, а с тем самым романтическим трагизмом…

— Не подозревал в себе таких талантов — с маху очаровывать юных красоток, — сказал Кирьянов, злясь на все на свете, и в первую очередь на себя, поскольку прекрасно понимал, что влипает… А кто бы не влип? Прелесть какая…

— Не дуйтесь. Говорю вам, мы друг другу нравимся…

— И что теперь? — спросил он серьезно.

— А просто давайте попробуем подружиться. Что из этого выйдет, совершенно неизвестно, но давайте попробуем? Вдруг это судьба нам такая?

Он не был ни ярым романтиком, ни идеалистом. Пожарный в годах. Прекрасно знал, что внешность обманчива, и знал, что порой способны вытворять такие вот славные, светлые девочки с ангельскими личиками. По собственному опыту знал, чего уж там. Хуже всего, ее хотелось так, что зубы сводило…

— У вас примечательное лицо, обер-поручик, — тихонько рассмеялась Тая. — Никак не сообразите, что вам делать, можно ли теперь, после столь недвусмысленных девичьих откровений, сграбастать меня в охапку и завалить в траву.. Да нет, вы не такой. Вот это мне и нравится — ваше лицо сейчас… Примитивный кобель на вашем месте давно бы стал с меня купальник сдергивать… И непременно получил бы по физиономии — я не настолько раскрепощенная, хотя по жизни и балованная генеральская дочка. И не люблю дешевки. Знаете что, обер-поручик? Давайте, как писали в старинных романах, отдадимся неумолимому течению времени, способному все расставить на свои места! Проще говоря, вы назначите мне свидание, уже целеустремленно и вовсе не случайно, а умышленно. Здесь же, над озером, у той вон беседки — она тут единственная, так что не заблудимся. Мы будем гулять по берегу, вы, если умеете, будете читать стихи, а если не умеете, и не надо. Что из нашего свидания выйдет, то и выйдет. Согласны?

— Согласен, — сказал Кирьянов.

— Завтра, в это же время? Нет, давайте за часок до заката, так романтичнее…

— Если нас только не пошлют куда-нибудь. Вполне могут.

Тая ненадолго задумалась:

— Ну, это не препятствие… Я просто буду вас ждать каждый вечер за час до заката. Только не пропадайте надолго, а то кто вас знает, вдруг провалитесь в неведомые бездны лет на сто… ой, типун мне на язык! В общем, я буду ждать…

Глядя ей вслед, Кирьянов почувствовал себя совсем молодым. Не в жеребячьем смысле, ничего общего с пресловутой сединой в несуществующей бороде и вполне реальным бесом в районе ребра. Совсем другие чувства. Он словно бы стал прежним, молодым, невероятно наивным юнцом, которому только предстояло вступать в жизнь. Тот давний юнец твердо знал, что уж он-то непременно будет ни на кого не похожим и отнюдь не станет незаметным винтиком в огромном механизме. Лет в двадцать яростно верилось, что жизнь его будет какой-то необычной…

Получилось, разумеется, с точностью до наоборот, дорога выпала не блиставшая оригинальностью: институт — завод — пожарка — семья — служба — отпуска — продвижение. Жизнь, как ей и положено, быстренько превратила очередного мечтателя в очередной необходимый элемент народного хозяйства, безликую статистическую единицу. А впрочем, вина тут была исключительно его собственная: никто не виноват, что ему так и не удалось выломиться из общего течения, подняться над рутиной, не оказалось к тому возможностей и талантов.