Самый сердитый гном

– Так я ж кошель дергал, кошель!

– Ага, кому другому ври, – тихо пробурчал Семиль, уже изрядно настрадавшись от привычек любвеобильного старикашки-напарника, – полапать девку под шумок захотел, пень плешивый, вот и влипли!

– Не-а, я здесь ни при чем, – шустро затряс куцей бороденкой старикашка в предчувствии побоев. – Это гномье во всем виновато, из-за них, нелюдей поганых, стражей в городе полно, облавы да засады кругом, из-за них, окаянных, честному вору спокойно делами заняться невмоготу.

Семиль ничего не ответил, только зло сверкнул глазами в сторону говорливого старика и тут же перевел гневный взгляд на неподвижно лежавшего у противоположной стенки клетки закутанного в овечью шкуру гнома.

Пархавиэль появился в «зверинце» ранним утром. Стражники громко переругивались между собой и долго бряцали железными запорами, перебудив всех обитателей клетки. Когда неподатливые, проржавевшие замки наконец-то поддались, латники, грубо распихивая сапогами спящих на полу заключенных, приволокли в клетку окровавленное тело бесчувственного гнома.

«Пытали, гады!» – подумал тогда сонный Семиль, инстинктивно сочувствуя товарищу по несчастью и одновременно злясь на нового сокамерника, ставшего виновником его преждевременного пробуждения.

Ближе к полудню Пархавиэль очнулся. Он приподнялся на локтях и обвел мутным взором из-под распухших век тогда еще многочисленных обитателей узилища, а затем, не говоря ни слова, отполз на четвереньках к стенке. Уже два часа гном лежал неподвижно, свернувшись калачиком и отгородившись от окружающих толстым покрывалом шкуры. Ни постоянное перешептывание заключенных, ни гомон толпы на базаре, ни даже предсмертные крики висельников, порой заглушающие барабанную дробь, не могли нарушить его искусственного и хрупкого уединения. Пархавиэль полностью ушел в себя, потеряв всякий интерес к происходящим вокруг событиям.

– А ты ведь прав, Бурила! – внезапно крикнул Семиль, поднимаясь с пола и медленно растирая затекшие от долгого сидения ноги. – Все беды наши от бородатых недомерков и еще от остроухих ослов, что себя эльфами называют. Привычка у них такая, людям жизнь портить. День спокойно прожить не могут, сволочи, чтоб человеку в чем не подгадить! Прав я, ребята?!

Вопрос, обращенный к сокамерникам, повис в воздухе, никто из находившихся в клетке даже не повернул головы в сторону пытающегося поднять бузу Семиля. Внимание ожидающих встречи с Законом людей было полностью поглощено страшным действом у виселиц, где за последний час была вздернута уже добрая дюжина заключенных.

Безразличие окружающих к его словам еще больше распалило безудержный гнев, клокотавший внутри Семиля и пытающийся найти выход наружу. «Мы все умрем, нас всех казнят из-за каких-то подонков-гномов! – заводил сам себя бродяга, сжав кулаки от злости и упорно пробираясь через заполненную народом клетку к ненавистному комку, накрытому овечьей шкурой. – Он мне заплатит, за все заплатит, задушу недомерка собственными руками!»

Потерявший рассудок вор не догадывался, что именно Пархавиэль и его друзья были истинными виновниками внезапных облав. Ему было это не важно, он не собирался искать причины и путаться в оправданиях, он просто решил выместить свои неудачи на первом попавшемся гноме. «Все они одинаковы, убью того, что под рукой!» – крутилось в голове безумца, локтями и коленями прокладывающего себе путь через толпу.

Апатия дремлющего Пархавиэля была бесцеремонно прервана серией пинков в живот. Укрывавшая его от внешнего мира шкура отлетела в сторону, и перед широко открытыми от боли и удивления глазами караванщика предстала искаженная от злости рябая физиономия, брызгающая во все стороны слюной и извергающая на него безудержный поток бранных слов. Руки и ноги крепыша не отставали от сквернословящего рта, они хаотично и яростно месили лежавшее на полу тело, стараясь превратить лицо гнома в одно большое кровавое пятно, переломать ему кости и напрочь отбить укрытые за толстым слоем мышц живота внутренности.

Боль отрезвляет, она изгоняет из головы все глупые мысли и духовные страдания, дает силы для жизни и борьбы, искореняет скверну размышлений и заразу внутренних переживаний. «Я жив и должен бороться!» – стрелой пронзила мозг Пархавиэля внезапная мысль, заставив быстро вскочить на ноги и вцепиться железной хваткой в горло противника.

Сильные пальцы гнома все крепче и крепче сжимали шею нападавшего. Безумно выпученные глаза, круговые взмахи потерявших силу рук и жалобный хрип из горла жертвы не могли смягчить гномьего приговора. Пархавиэль не задавал себе ненужных вопросов, его не интересовало, почему человек напал на него и кто он таков. Он враг, враг должен быть уничтожен – вот высшая истина, перечеркнувшая вмиг наивные представления о добре и зле и сведшая на нет все писаные и неписаные законы.

Испугавшись, что обычный мордобой мог вот-вот превратиться в хладнокровное убийство, несколько человек повскакали с мест и кинулись на помощь готовому отойти в мир иной Семилю. В принципе, их мало интересовала судьба бродяги и вора, который вскоре наверняка пополнил бы ряды висельников, но умерщвление негодяя прямо в «клетке правосудия» подорвало бы основы законности и значительно ужесточило бы приговоры остальным заключенным, имевшим несчастье находиться в узилище в этот момент.

Пара рук вцепилась Пархавиэлю в плечи, кто-то зачем-то схватил гнома за ноги, а двое рослых и сильных верзил пытались разжать его левую кисть, пальцы которой как раз и сжимали горло. Громкие чертыхания и шумная возня миротворцев все-таки привлекли внимание стражников. Сильный удар тяжелой дубинкой по затылку заставил Пархавиэля упасть на колени, сознание мгновенно упорхнуло из головы гнома, погрузив его в тяжелое беспамятство. Пальцы разжали мертвую хватку, но было уже поздно, бездыханное тело Семиля грузно повалилось на пол.

Скольжение по наклонной плоскости стало самым страшным кошмаром Пархавиэля. Реальность распадалась: Рушились здания и своды пещеры, земная твердь накренилась и разорвалась. Гномы, повозки, осколки домов и строений скатывались в бездонную пропасть небытия, в царство вечного мрака и холода, во всепоглощающее ничто. Крики страха и отчаяния тонули в грохоте падающих камней и катящихся под уклон обломков предметов, бывших еще совсем недавно частями этого гибнущего мира.

Пытаясь спастись, Пархавиэль прижался к земле и изо всех сил уцепился за торчащий из грунта камень, который вдруг ни с того ни с сего растаял у него в руках, рассыпался в прах. Поверхность накренилась еще сильнее и стала гладкой, как отполированный до зеркального блеска стальной щит. Конечности не находили опоры, и гном начал медленно скользить вниз, с ужасом осознавая, что через несколько мгновений умрет, сгинет в разверзшейся за его спиной бездне. Напрягая остаток сил, Пархавиэль принялся карабкаться вверх, но гладкая плоскость, бывшая еще минуту назад землей, продолжала неуклонно накреняться, пока не застыла почти в вертикальном положении.

Каким-то чудом гному все же удалось зацепиться на отвесном и скользком склоне, он оторвал взгляд от зеркальной глади и огляделся по сторонам. Ничего не было, только пустота и мрак простирались вокруг. Мир погиб, был уничтожен могущественной и неизвестной силой. Он остался один, без надежд и стремлений, без друзей и цели существования. «Ну и что же мне делать?» – возник в голове вопрос, на который тут же нашелся самый логичный ответ. Пархавиэль разжал руки и прыгнул в великое ничто. Он летел долго, крича и непроизвольно махая руками, потом был удар, боль и незнакомые голоса…

– Вроде бы очухался, ваша честь, – прозвучал над ухом Пархавиэля пропитой мужской бас, гулкие отголоски которого еще долго блуждали в голове гнома.

– Не называй меня так, болван, я тебе не судья! – раздраженно возразил ему другой голос, более мягкий и напевный.

– Ну и как же мне к вам обращаться?

– А ты не обращайся, не обижусь. Сделал свое дело и пшел вон, холоп!

– Как прикажете, ваша ч… – осекся обиженный стражник, и его кованые сапоги загрохотали по каменным плитам пола.