Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной

— Да нет у меня к этому никакого призвания! Однако, — прибавил он со свойственной жителям юга беззаботностью, — надо же чем-нибудь заниматься.

— Не так уж приятно подниматься среди ночи, делать обход по коридорам, заглядывать в темницы и смотреть, как плачут бедные узники!

— Да чего там, к этому привыкаешь. Люди везде плачут, куда ни погляди!

— А, вижу, в чем дело, — сказал боцман. — Ты влюблен и не хочешь покидать Палермо.

— Влюблен? У меня за всю жизнь было две любовницы, и одна бросила меня ради английского офицера, а другая — ради каноника из церкви святой Розалии.

— Значит, ты свободен как ветер?

— Как ветер, это точно И уже три года жду, а меня все не назначают тюремщиком, так что, если ты можешь предложить хорошее место, предлагай.

— Хорошее место?.. У меня есть только место матроса на борту моего судна.

— А как называется твое судно?

— «Ранер».

— Вот оно что? Вы, значит, из американского экипажа?

— А в чем дело, ты имеешь что-нибудь против американцев?

— Они еретики.

— Наши матросы такие же католики, как и мы с тобой.

— И ты берешься меня устроить?

— Я поговорю с капитаном.

— И мне будут платить восемь карлино, как всем другим?

— А как же!

— А что, у вас люди на хлебе сидят или их кормят?

— Кормят.

— Прилично?

— Утром кофе и стаканчик рома; в полдень суп, кусок жареной баранины или говядины, рыба, если попадется на крючок, а вечером макароны.

— Хотел бы я на это поглядеть!

— Дело за тобой. Сейчас половина двенадцатого, обед в полдень. Я тебя приглашаю поесть с нами.

— А как же капитан?

— Капитан? Да он в твою сторону и не поглядит!

— Согласен, черт побери, — сказал молодой человек. — Я как раз собирался пообедать куском baccala [180] .

— Фу! — фыркнул боцман. — Такой гадости у нас и корабельный пес есть не станет!

— Мадонна! — воскликнул молодой рыбак. — В таком случае немало найдется христиан, которые рады были бы стать корабельными псами на твоей шхуне!

180

Вяленая треска (ит.).

И, взяв под руку боцмана, он отправился вместе с ним вдоль по набережной к Маране.

Там у дебаркадера качался ялик. Охранял его только один матрос, но боцман засвистел в свою дудку, и сейчас же прибежали трое других, вскочили в лодку, а за ними боцман с молодым рыбаком.

— На «Ранер»! Живей! — приказал на плохом английском боцман, садясь за руль.

Матросы налегли на весла, и легкое суденышко заскользило по воде.

Спустя десять минут оно причалило к трапу левого борта «Ранера».

Боцман сказал правду. Ни капитан, ни его помощник, казалось, даже не заметили, что на борт ступил посторонний человек. Все уселись за стол, и так как рыбы наловили много, один из матросов, провансалец родом, приготовил буйабес; трапеза оказалась еще лучше, чем обещал боцман.

Мы должны признаться, что три блюда, последовавшие одно за другим и орошенные полбутылкой калабрийского вина, оказали благоприятное воздействие на расположение духа молодого гостя.

За десертом на палубе показался капитан в сопровождении помощника и, гуляя, приблизился к носовой части маленького судна. Матросы встали, но капитан подал знак, чтобы все снова сели за стол.

— Прошу прощения, капитан, — обратился к нему боцман, — у меня есть к вам одна просьба.

— Чего ты хочешь? Говори, Джованни, — сказал, улыбаясь, капитан Скиннер.

— Не я хочу, капитан, а один мой земляк, которого я подцепил на палермской улице и пригласил с нами пообедать.

— Вот как! И где же он, твой земляк?

— Он здесь, капитан.

— О чем он просит?

— О большой милости, капитан.

— Какой?

— Позвольте ему выпить за ваше здоровье.

— Решено, — сказал капитан. — Мне это пойдет на пользу.

— Ура капитану! — дружно закричали матросы.

Скиннер приветственно кивнул.

— Как зовут твоего земляка? — спросил он.

— Ей-Богу, не знаю, — отвечал Джованни.

— Меня зовут вашим покорным слугой, ваша милость, — отозвался молодой человек, — и я бы очень хотел, чтобы вы звались моим хозяином.

— О-о! Да ты остер, малый!

— Вы так думаете, ваша милость?

— Уверен, — отвечал капитан.

— А ведь никто этого не замечал с тех самых пор, как матушка говорила мне это в бытность мою сосунком.

— Но у тебя все-таки есть и другое имя, кроме имени моего покорного слуги?

— Целых два, ваша милость.

— Какие же?

— Тонино Монти.

— Постой, постой, — проговорил капитан, словно пытаясь что-то вспомнить. — Кажется, я тебя знаю.

Молодой человек с сомнением покачал головой.

— Это было бы удивительно.

— Дай-ка припомнить… Ну, конечно! Не сын ли ты главного тюремщика в Кастелламмаре?

— Ей-Богу, правда! Ну, вы, должно быть, колдун, раз смогли угадать…

— Я не колдун, зато я приятель кое-кого, кто для тебя хлопочет о должности тюремщика. Я друг кавалера Сан Феличе.

— Который, разумеется, ничего для меня не выхлопочет.

— Вот тебе и раз! Почему же не выхлопочет? Кавалер ведь не только библиотекарь герцога Калабрийского, он его друг.

— Да, но он муж арестантки, о которой так заботится его величество, что она только чудом еще жива. Если бы у кавалера был влиятельный покровитель, он прежде всего спас бы жизнь своей жене.

— Именно потому, что ему отказали или откажут в большой милости, при дворе рады будут оказать ему ничтожную услугу.

— Пусть бы Господь Бог вас не услышал!

— Это почему же?

— Потому что меня больше устроило бы служить вам, чем королю Фердинанду.

— Ну, знаешь, — сказал, смеясь, капитан Скиннер, — я не хочу с ним соперничать!