Сан-Ремо-Драйв

Тут Бартон, поймав нас врасплох, снова ударился головой о стену. Я прыгнул к нему. Обхватил его руками. Лотта всхлипывала. Я обнимал его и тоже плакал.

— Несчастный Барти, — сказал мой брат. — Откуда он взялся. Барти старается. Старается и старается. Он не может вспомнить ни одной своей жизни.

3

Мы, Пингвин, Тыква, Корова и я, отправились в Тихуану утром двадцать восьмого. У нас был пассажир на заднем сиденье; он забился в угол и сосал большой палец. Я не осмелился предупредить остальных, что Барти поедет с нами. Вместо этого я вызвался предоставить «бьюик» и подобрал компанию в Ла-Сьенеге. Родителям мы сказали, что едем на теннисный турнир в Сан-Диего — он начнется в субботу. Матери это не понравилось.

— Как тебе только в голову пришло — бросить сейчас брата? Ради тенниса! Посмотри на него. Он в ступоре. Об этом не может быть и речи.

Я не мог объяснить ей, что у меня тоже есть свои потребности, и был достигнут компромисс: Барти едет с нами. В назначенное утро, демонстративно помахивая ракеткой, я сел за руль и поехал к кортам. Когда приятели увидели Бартона, свернувшегося калачиком на подушках из поддельной кожи, они остановились как вкопанные. Не дав им опомниться, я крикнул:

— Садитесь, садитесь. Барти едет с нами в Сан-Диего.

Что думал сам Барти о нашем маршруте, не знаю. К тому времени, как добрались до Лонг-Бич и кивающих кранов Сигнал-Хилла, жара сравнялась с июньской. Я опустил черный верх. Потом дорога стала свободней, и мы помчались на юг по Тихоокеанскому береговому шоссе, мимо Хантингтон-Харбора и Хантингтон-Бич. Барти высунулся за борт, как, бывало, Сэмми. Его светлые волосы трепал ветер. Он смотрел в дымчатую океанскую даль, туда, где импрессионистски маячил Каталина. В один из своих экуменических визитов дедушка Герман отвез нас на этот остров. Я крикнул назад, в ветер:

— Барти, помнишь? Лодку со стеклянным дном? Когда мы видели красивых рыб?

Он не ответил. Остальные девственники тоже безмолвствовали. Позади остались Ньюпорт-Бич и Корона-дель-Мар. В те дни посевы — хлопок, наверное, салат, артишоки, изредка поле чеснока — простирались до самых гор Санта-Ана слева от нас. Наконец, когда мы проезжали по мысу Дэйна, Бартон убрал голову с ветра и сказал: «Шиши-Виши-суаз» [62] — и, вместо того чтобы снова засунуть в рот размокший большой палец, поднял вверх оба. Тогда я понял: он, наверное, думает, что мы едем не просто в Сан-Диего, а в отель «Коронадо», куда нас каждое лето возил Норман. Для Барти это был замок с башнями под красной кровлей и целым морем в качестве крепостного рва. Он любил тамошнюю еду. В столовой, испачкав рот густым супом, он кричал оркестру на балконе: «Порги! Порги!» И, словно он в самом деле был маленьким королем, музыканты послушно играли «Лето», «Бесс, ты моя женщина» и то, что мне представляется теперь неким прологом к Веданте: «У меня полно ничего».

62

Виши суаз — суп-пюре с луком-пореем ( фр.).

— Черт возьми, Утенок, — прошипел остроклювый Пингвин. Он сидел со мной рядом, а теперь наклонился поближе и потянул за рукав. — Ты, наверное, спятил? Слушай. Скажи нам. Что мы с ним будем делать?

Это был вопрос. И остальных он тоже, кажется, смущал. Корова, большой, с добродушным лицом, наклонился ко мне с заднего сиденья.

— Мы не можем таскать его с собой. По улицам. По барам.

— Он молод еще, — подхватил Тыква, весь круглый, круглоголовый и к тому же с обколотым зубом, как у хэллоуиновской морды. — Только посмотри на его кудри. Он похож на младенца. Ему больше десяти не дашь.

— И как с девицами? — спросил Пингвин. — Они поднимут его на смех.

Корова:

— Неизвестно, что он выкинет. Сейчас он тихий, а через минуту устроит тарарам. Может выйти международный инцидент.

Тыква:

— Ну да. Завоет, или у него видение сделается, или укусит кого-нибудь, а мы угодим в мексиканскую тюрьму.

Утенок:

— Тихо. Замолчите вы. Думаете, у него ушей нет? Думаете, он каменный?

Все разом оглянулись на Барти: он сидел неподвижно, с ничего не выражающим взглядом. Белые кудри на солнце образовали подобие нимба, который и был подлинной причиной нашего замешательства: святой; немой укор закоренелым грешникам.

Наконец мы отвернули от моря к Чула-Висте и остановились у мотеля. План — официально — выглядел так: Барти остается здесь, а мы едем играть свои матчи на освещенных кортах. «Это частный клуб, — объяснил Пингвин. — Пускают только членов». Мы принесли сэндвичи и банки «Сэвен ап» и «Доктора Пеппера». Мы включили телевизор. Если Барти и сообразил, что это не отель «Коронадо», то возражений не высказал. Он зачарованно наблюдал, как голова человека в шляпе сползает на ватное плечо пиджака из-за неисправной развертки. Мы собрались на дворе. Солнце все еще жарило сквозь дымку. По шоссе прокатилась вереница трейлеров с мычащим скотом. Прозвучало несколько нервных шуток насчет того, что Корову ведут на бойню. Потом Пингвин сказал:

— Ладно, чего мы ждем? Давайте займемся делом.

— Ну, нет, — сказал Тыква. — Мы ждем ради того, чтобы ждать.

Утенок:

— Что это значит? Мы приехали сюда ради развлечений. Давайте двигаться.

— Развлечения? Развлечения — это следствие. Мы приехали ради женщин.

Корова:

— Ну так что?

Тыква:

— Я думал об этом. И нашел ответ. Что такое секс? Напряжение и освобождение. Я даю вам формулу единственного доступного человеку удовольствия. Теперь ваша очередь подумать. Попробуйте дать мне иной пример.

Я подумал. Я сказал:

— А красота?

— Утенок, будь серьезнее.

— Я серьезно. А как же удовольствие при виде чего-то прекрасного? Или когда слушаешь симфонию?

— Что сильнее — самое красивое, что ты видел: Рембрандт, цветок, закат? Или хорошо посрать? Скажи, что ты сам думаешь, а не то, что тебе велели говорить в Йеле.

Вмешался Корова:

— Хорошо посрать.

Все повернулись ко мне — художнику, идеалисту. И он сказал:

— Сдаюсь.

— Правильно. По причине простого физического закона — в данном случае давления на прямую кишку и сфинктер. Чем больше напряжение, тем сладостней освобождение. Иначе говоря, сильнее удовольствие.

— Что ты хочешь сказать? Что слаще всего запор?

— Избавь нас от своего остроумия, Утенок. Большинство людей в большинстве случаев довольствуются маленьким удовольствием, потому что могут терпеть только маленькую боль. А у нас сегодня — единственный случай в жизни. Этот день больше не повторится. Поэтому давайте держаться плана. Немного выпьем, так? Потом, может быть, секс-шоу — говорят, у них там есть с женщиной и осликом. Или хотя бы кино с блондинками. Потом «Длинный бар». Там главное — сесть возле прохода. Эти мексиканочки скидывают трусы прямо тебе на голову. И дают понюхать сок с ладоней.

Корова сказал:

— Ты веришь этому?

Тыква поднес к носу кончики пальцев.

— Ох, крошка! Ох, крошка! Амброзия!

— Хорошо. Ладно, — сказал Пингвин. — Это наш золотой час. Самый счастливый день в жизни. Парад алле! — И затопал к машине, как будто с яростью.

Остальные продолжали сидеть на корточках. Потом встал Тыква.

— Помните: сегодня только подготовка. Мы разогреваемся. Мы закипаем. А завтра вечером — сброс напряжения. Не теряйте головы. Будьте сильными. Фрустрация окупится небывалым наслаждением.