Сандро из Чегема. Книга 3

– Прости, Слухач, – сказал он, – просто я соскучился по той…

– Заткнись! – перебил его Опивало. – Знаем, по ком ты скучаешь! Сами семейные, но блюдем абхазские обычаи – о своих чувствах к жене молчим.

– Друзья мои, не спорьте, – сказал Джамхух, – лучше я вам расскажу притчу о трех карманщиках.

– Это другое дело! – воскликнул Слухач, поспешно вытаскивая пробки из ушей.

– На диоскурийском базаре, – начал Джамхух, – где бывает очень много народу, особенно когда показывает фокусы индусский факир или когда торговец сцепится с покупателем, в толпе так и шныряют карманщики. Всех карманщиков я разделяю на три вида. Для ясности понимания я буду говорить о них как о трех карманщиках, которые залезли в мой карман и чью воровскую руку я поймал в своем кармане. Первый карманщик, пойманный с рукой, сунутой в мой карман, говорит: «Джамхух, клянусь Великим Весовщиком, больше никогда не буду лезть в карманы! Не зови стражника!» Ты можешь пожалеть его и не позвать стражника, но он конечно, нарушит клятву и снова полезет в чужой карман. Второй карманщик, пойманный с рукой, сунутой в твой карман, бледнеет от гнева и говорит: «Сегодня ты меня опозорил, Джамхух, но завтра я тебя опозорю!» И если у него будет возможность, он тебя опозорит и отомстит. Такие бывают гордые карманщики. Но есть еще один вид карманщика, самый зловредный. Когда ты ловишь его за руку, сунутую в твой карман, он кричит: «Как тебе не стыдно, Джамхух! Неужели ты не понимаешь, что я случайно залез в твой карман!» – «Как же можно случайно полезть в чужой карман?» – спрашиваешь ты его. «Очень просто, Джамхух, – убеждает он тебя, – мы стояли, стиснутые толпой, я хотел полезть к себе в карман и случайно попал в твой». Тогда я, продолжая сжимать его руку, сунутую в мой карман, говорю ему: «Хорошо, ты случайно полез в мой карман. Но почему ты взял оттуда три серебряные монеты, которые ты сейчас стискиваешь в своем кулаке? Значит, у тебя в кармане тоже были три серебряные монеты и ты их можешь показать?» Тут он на миг задумывается и говорит; «Нет у меня в кармане трех серебряных монет. Но именно поэтому, приняв твой карман за свой, я очень удивился, что там лежат монеты, и думаю: дай-ка я посмотрю, что это за монеты оказались в моем кармане! – И тут он вдруг начинает кричать на весь базар: – Люди города, послушайте, что говорит Джамхух! Он говорит, что я, как вор, полез к нему в карман! Люди города, подойдите и послушайте, что говорит Джамхух!» И тут ты уже не выдерживаешь и думаешь: наверное, он в самом деле случайно полез к тебе в карман. Не может быть, чтобы он злонамеренно полез к тебе в карман и сам же звал свидетелей. И тебе становится стыдно, и ты стараешься скорее от него избавиться и уходишь, а он еще кричит тебе вслед: «Что, бежишь, Джамхух? Стыдно стало доброго человека чернить! То-то же!» Вот так еще бывает на свете в нашем благословенном краю. Все карманщики плохи, но этого, последнего, истинно говорю вам, бойтесь больше всех остальных! Он вас ограбит и опозорит на весь мир!

– До чего противный, – сказал Силач, – я бы его прихлопнул, как комара!

Так они шли, разговаривая о всякой всячине, а к вечеру очутились возле села, жителей которого Джамхух не уважал, потому что это было единственное село Абхазии, где люди до того испоганились, что, не стыдясь друг друга, держали у себя рабов. У самого входа в село Джамхух со своими друзьями свернул с дороги, чтобы даже не встречаться с людьми этого села. Но как раз поблизости от того места, где они сворачивали, стоял, постругивая ножом палочку, один из жителей села.

– Путники! – окликнул он их. – Что это вы обходите наше село? Уже не брезгуете ли вы нами?

– Брезгуем, – ответил Джамхух, – и сам знаешь почему. Весовщику Нашей Совести нечего взвешивать, когда он занимается людьми вашего села.

– Надо же ему на ком-то отдохнуть, – дерзко бросил житель этого села, – вот он и отдыхает за наш счет. А то мы все боимся, как бы он не надорвался, взвешивая вашу совесть. Ха! Ха! Ха!

– Джамхух, – сказал Силач, потирая руки, – можно я его как следует проучу?

– Не надо, – остановил Джамхух, – они сами от безделья скоро перережут друг друга.

Так они миновали это село, стоявшее на караванной дороге и развращенное работорговцами, провозившими здесь рабов с Северного Кавказа в Рим и Византию.

К полудню следующего дня друзья вышли к большому абхазскому селу под названием Дал. Это было во всех отношениях хорошее село, но здесь жил молодой князь, приторговывавший рабами. Он был племянником бездетного абхазского царя и уже привык к своей безнаказанности.

У входа в село их встретили старейшины.

– Добро вам, путники! – сказали они. – Кто вы и куда держите путь? Не встречался ли вам Джамхух – Сын Оленя? Говорят, он идет в нашу сторону.

– Я и есть Джамхух – Сын Оленя, – признался Джамхух. – Знаю, зажиточно ваше село и трудолюбиво. Лучшие винограды Абхазии созревают в ваших виноградниках. Но также знаю, что ваш молодой князь приторговывает рабами. А это позор! Образумьте его, пока не поздно!

И тут совестливые старейшины покраснели и опустили головы.

– Правда твоя, – сказал самый старший из них, – тайно, по ночам приторговывает рабами наш князь. Но торгует он рабами из чужеземных народов. Ну разве что иногда его люди прихватят зазевавшегося эндурца.

– Неважно, кем торгует, – рассудил Джамхух, – абхаз, продающий раба, – это уже порченый абхаз. Сегодня он торгует зазевавшимся эндурцем, а завтра возьмется за своего абхаза.

– Ох, и не верю я, – сказал Опивало, – в зазевавшегося эндурца. Скорее весь мир зазевается, прежде чем найдется хоть один зазевавшийся эндурец.

– Нет худшей заразы, чем рабство, – продолжал Джамхух. – Представьте такое: скажем, моя пересохшая обувь давит ногу. Можно сказать – стопа моей ноги в рабстве. Оттого, что стопа моей ноги в рабстве, все тело мое чувствует неудобство. Оттого, что тело мое чувствует неудобство, у меня портится настроение, и, значит, душа моя теряет равновесие и правильное отношение к людям. Вот точно так же, если червоточина рабства завелась в деревне, душа ее жителей теряет равновесие и справедливое отношение к людям.

– Ты прав, Джамхух, – сказали старцы, – твоя мудрость – наша опора. Но наш царь ради племянника обещал построить в нашем селе храм Великому Весовщику Нашей Совести. Ради добра, которое принесет храм людям нашей деревни и окрестным деревням, мы терпим баловство князя работорговлей.

– Мудревато, да внутри вата, как говаривал один проезжий скиф, – отвечал Джамхух. – Храм, воздвигнутый на лукавстве, – это лавка менялы, и больше ничего. Неужели вы думаете, Весовщик Нашей Совести этого не знает? По старым законам высшая власть села – народная сходка. И если она осудит князя, он должен ей подчиниться. Народ царю платит подать и отдает сынов для войска. Больше народ царю ничем не обязан. Высшая власть села – народная сходка. Если абхазы забудут об этом, они будут наказаны провидением.

– И уже, кажется, наказаны, – сказал старейший из старейшин. – Странное чудо случилось в нашем селе. Ни один прорицатель не может разгадать его значения. И мы всем этим опечалены. У нашего односельчанина, почтенного торговца вином, в двадцативедерном кувшине завелась рыба. Она плещется в кувшине и иногда, высовывая голову, поет застольную песню «Многие лета». Ну, то, что она поет, это понятно. В кувшине с вином она, конечно, опьянела и поет. Но нас удивляет и печалит, как-как?! – рыба могла попасть в кувшин с вином. Такого отродясь ни один абхаз не слыхал.

– Ладно, – сказал Джамхух, немного успокоившись, – пойдем посмотрим.

– Не означает ли рыба, плещущаяся в кувшине, – спросил один из старцев, когда они шли к дому виноторговца, – что нас враги покорят и сбросят в море к рыбам?

– Не означает, – сказал Джамхух. – Но кто слышал, как она поет?

– Как она поет, кое-кто слышал, – отвечали старейшины. – Но как она плещется в кувшине, видели мы сами своими глазами.

Они пришли к хозяину самых богатых виноградников села, и тот повел их в сарай, где у него были зарыты в землю кувшины. Хозяин открыл крышку одного из них, и Джамхух вместе с друзьями заглянул в него. Темно-красная поверхность вина колебалась. Чувствовалось, что в кувшине ходит какое-то живое существо.

– Может, перелить вино из кувшина, – сказал хозяин, – чтобы поймать рыбу?

– А зачем переливать, – развел руками Опивало, – я сейчас приналягу и доберусь до рыбы.

Не успел хозяин опомниться, как Опивало лег перед кувшином и, сунув туда голову, стал пить вино, постепенно углубляясь в кувшин, что явно не нравилось хозяину, хотя он вместе со старейшинами был поражен такими способностями Опивалы.

– Зачем было выпивать? – бормотал хозяин, стараясь из-за головы Опивалы заглянуть в кувшин. – Можно было перелить в амфору.