Санки, козел, паровоз

Особо стояли «Водители фрегатов».

И уже тогда стали особенно западать в память концовки книг. Они потом долго играли в «последние слова» с Аликом. Аликов было два: один умный и белокурый, другой добрый и чернявый, для удобства его можно называть Сашей. С годами умный становился умнее и добрее, а добрый — еще добрее, хотя и дураком не стал; что до масти, то умный Алик сильно поседел, а добрый полысел. Так что вся классификация коту под хвост. Так вот, играли они с Аликом Умным. Гуляли вокруг Кремля и:

— «Айвенго», — бросал на ходу Виталик.

— Рукой презренной он сражен в бою, — Алик устремлял в небо небесной голубизны глаза, — у замка дальнего, в чужом краю, и в грозном имени его для нас урок и назидательный рассказ. —И в свой черед: — «Королева Марго».

— Генрих вздохнул и скрылся в темноте.«Граф Монте-Кристо»?

— Разве не сказал вам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: ждать и надеяться!..

Они, и повзрослев, забавлялись. Звонок: Я подумаю об этом завтра. —«Унесенные ветром». Или: «Пиковая дама» — Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине.

Несколько меньший интерес представляли слова начальные.

— Он поет по утрам в клозете…

— Олеша, «Зависть». Вот тебе: Мальчик был маленький, а горы были до неба…

— Генрих Манн, «Юность короля Генриха Четвертого». В начале были пряности…

— Цвейг. Что-то про Магеллана. А вот это: В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки… —Тяжелая пауза. — Слабак: «Преступление и наказание».

— Ах так, тогда: После взятия Сципионом Нумантии в ней нашли несколько матерей, которые держали у себя на груди полуобглоданные трупы собственных детей…

— Неужто Петроний? Кстати, вот последние слова самого Петрония: Друзья, не кажется ли вам, что вместе с нами умирает и…

— …умирает и — что?

— Да ничего, тут он и умер.

С этого момента игра расширялась, теперь они выискивали последние слова знаменитостей. Быстро пробежав по «И ты, Брут?», «Какой великий артист умирает» (по другой версии, утверждал один из игроков, Нерон успел сказать поразившему его мечом рабу: «Вот истинная верность!»), гетевскому «Больше света!», «Простите, мсье, я не нарочно» — Мария-Антуанета палачу, которому наступила на ногу, — они стали копать глубже. Коллекция росла и богатела. После Пушкина ( Il faut que je d'erange ma maison) и Тургенева («Прощайте, мои милые, мои белесоватые…»), туда проникла Мата Хари («Я готова, мальчики», а по другим сведениям: «Любовь гораздо страшнее того, что вы сейчас со мной сделаете»), после Гончарова («Я видел Христа, Он меня простил») и Чехова ( Ich sterbe) — Николай Первый (сыну Александру: «Учись умирать!»). Встретив что-нибудь новенькое, они немедленно перезванивались.

Бетховен. Аплодируйте, друзья. Комедии конец.

Кант. Das ist gut.

Уэллс. Со мной все в порядке.

Лермонтов. Не буду я в этого дурака стрелять!

Рабле. Я отправляюсь по следам великого «может быть».

Тютчев. Я исчезаю! Исчезаю!

Ахматова. Все-таки мне очень плохо!

Рамо ( священнику). Перестань петь свои молитвы, ты фальшивишь!

Байрон. Мне пора спать, доброй ночи.

Уайльд. Либо уйдут эти обои, либо уйду я.

Натан Хейл ( схваченный англичанами американский повстанец, с петлей на шее). Мне жаль лишь того, что я не могу умереть дважды за свою страну.

Возбужденный Алик мог позвонить ночью и сообщить о находке: «Хлебушка с маслицем! Сметанки!» — Василий Розанов.

А Виталик, с трудом выбираясь из сна, мрачно делился разочаровывающей новостью:

— Мы никогда не узнаем последних слов Эйнштейна.

— Почему?

— Он сказал их сиделке, которая не понимала по-немецки.

Виталик долго пытался постигнуть смысл пушкинских последних слов: источник утверждал, что поэт говорил о необходимости навести порядок в своем доме, а словарь твердил противоположное. Так и не разобрался.

И уже во взрослой жизни Виталик сообщил Алику в письме: «О смерти Черчилля ты, конечно, слышал. Так вот, последними его словами были: “Как мне все это надоело!”»

А еще лет через пятнадцать Алик — Виталику:

— Последние слова Надежда Яковлевна Мандельштам сказала медсестре: «Да ты не бойся, милая».

Но все это — позже, позже. Зато сейчас друзьям не пришлось бы долго и мучительно копаться в книгах, чтобы пополнить свои запасы «последних слов великих людей», — Интернет, черт бы его побрал, последнее прибежище невежд. Нажал на клавишу — и…

Карлейль. Так вот она какая, смерть!

Ван Гог. Печаль будет длиться вечно.

О'Генри. Чарли, я боюсь идти домой в темноте.

Зощенко. Я опоздал умереть. Умирать надо вовремя.

А больше всего людей — великих и совсем неизвестных — перед смертью произносили одно слово: «Мама».

Так вот, о «Водителях фрегатов».

Дорогому сыночку Виталику от мамы. 10 февраля 1948 г.

Все в этой книге, сохраненной по сю пору, осталось незабытым. Смешные дикари со вздетыми копьями, профиль Джемса (именно Джемса, а не Джеймса, вот и папиного приятеля так звали — помнишь мамин дневник?) Кука, надпись «Библиотека нахимовца» на титульном листе, Лa-Перуз через дефис, те самые желтизна и пахучесть бумаги, пузатые паруса на обложке, три вида пунктира на карте-вклейке «Кругосветное плавание Крузенштерна и Лисянского».

Августовским утром 1768 года Виталик с капитаном Куком взошел на борт «Усердия», и судно покинуло Плимут, чтобы отыскать Южный материк. Через полтора года они обогнули мыс Горн и оказались в Тихом океане. Приблизившись к длинному розовому рифу у острова Таити, Виталик и Кук собрали команду и обратились к морякам с речью. Прежние мореплаватели, говорили они, обращались с туземцами жестоко и несправедливо и тем настроили их враждебно. Мы же должны показать этим людям, что пришли с миром, а потому всякий матрос, обидевший жителя острова, будет наказан. И команда внимала этим замечательным словам. Они сошли на берег и оделили шоколадных туземцев гвоздями, топорами, бусами и кусками полотна. Они дивились на четырнадцать юбок смешливой королевы Обереи… Потом они долго плыли к Новой Зеландии, изучали восточное побережье Австралии, до кровавых мозолей откачивали помпами воду из трюмов, когда «Усердие» получило пробоину. И тут — естественно — началась цинга, вечная спутница морских путешественников, лишенных свежих овощей и фруктов. А ведь до этой страницы Виталик не имел ничего против галет и солонины. И вот, лавируя между опасными мелями, они, по счастью, отыскали пролив между Австралией и Новой Гвинеей и добрались до Батавии — голландского города на Яве. После ремонта и передышки в привычных для европейца условиях карандаш Виталика снова заскользил по купленной мамой и прикнопленной к стене большой карте мира. «Усердие» пересекло Индийский океан, обогнуло мыс Доброй Надежды, оказалось в знакомой Атлантике и поплыло на север, в Англию. Эх, горевал Виталик вместе с членами Британского географического общества, ну что бы Куку от Новой-то Зеландии взять курс на юг — глядишь, и открыл бы он Южный материк…