Санкт-Петербург. Автобиография
Шрифт:
Вернемся к тому же полету под мостом. Если подойти к нему, так сказать, с линейкой в руках, нетрудно установить его полную техническую выполнимость. И даже наличие определенных запасов. В самом деле, расстояние между соседними опорами моста в добрых три раза превышает размах самолета, на котором летал Чкалов. В просвет между поверхностью воды и нижней точкой центральной части пролета моста самолет также проходит не менее чем с двукратным запасом. Казалось бы, остается зайти издалека и, прицелившись, аккуратно выдержать высоту и направление бреющего полета до тех пор, пока мост, прогромыхав над головой пилота резко вспыхнувшим барабанным эхом, не останется позади. Выполнение такого полета над ровной поверхностью реки вполне доступно едва ли не каждому более или менее сносно летающему
Этот-то новый фактор и хотел опробовать, прощупать собственными руками Чкалов. Мост для него был тем контрольным инструментом, которым он измерял свою способность не ошибиться в том случае, в котором ошибаться нельзя. Кстати, умение уверенно, точно и энергично пилотировать на бреющем полете у самой земли спасло немало наших летчиков в первые, самые тяжелые месяцы Отечественной войны, когда едва ли не все воздушные бои протекали в условиях количественного перевеса противника. Одним из первых, если не первым, разведчиком такого маневра был Чкалов. <...>
Сейчас, в наши дни, приходится порой слышать мнение, будто главным делом всей жизни Чкалова был перелет в Америку, выполненный им вместе с Байдуковым и Беляковым. Не уверен в правомерности самой постановки такого вопроса – сначала надо договориться о том, что мы будем понимать под «главным делом». Но, даже с такой оговоркой, думаю, что главным делом – в любом значении этого выражения – жизни Чкалова было испытывать самолеты...
Полет под Троицким мостом был не единственным, что следует из названия сохранившейся статьи В. П. Чкалова «Как ялетал под мостами». При этом до сих пор достоверно не установлено, пролетел ли под мостом сам Чкалов; во всяком случае, в прессе тех лет какие-либо упоминания о подобном полете отсутствуют. В 1940 году на съемках фильма «Валерий Чкалов» этот трюк повторил Е. Борисенко. Как вспоминал один из членов съемочной группы фильма, «первоначальный сценарий фильма режиссеру Калатозову не нравился. Однажды в курилке, во время перерыва в съемках, летчики, консультировавшие фильм, рассказали о том, что еще в царское время какой-то пилот пролетел под Троицким мостом. Калатозов сидел с нами и внимательно слушал этот рассказ. Уже на следующий день по его требованию сценарий был переделан. Теперь Чкалова выгоняли из ВВС за хулиганский полет под мостом, совершенный для завоевания сердца любимой. Это была гениальная находка режиссера Калатозова...»
Так или иначе, легенда о «хулиганстве» Чкалова продолжает жить, и по сей день находятся желающие повторить его трюк: так, в 2009 году под тем же мостом якобы пролетел вертолет «Ми-8».
«Кресты», 1930-е годы
Федор Романюк
К ранним революционным временам относится новая жизнь самой знаменитой российской тюрьмы – «Крестов» на Арсенальной набережной, основанной еще при императрице Анне Иоанновне в качестве «Винного городка» (тюрьма на месте складов возникла в 1867 году). Названием своим тюрьма обязана проекту В. П. Львова: арестантский корпус в форме равноконечного креста.
После революций 1917 года в «Крестах» побывали министры царского правительства, жандармы и полицейские чины, в том числе министр внутренних дел А. Н. Хвостов, военный министр М. А. Беляев, директор департамента полиции Е. К. Климович, еще один военный министр В. А. Сухомлинов, помощник командующего Петроградским военным округом П. М. Рутенберг и другие. В 1930-х годах здесь сидели такие люди, как художник К. С. Малевич, будущий историк Л. Н. Гумилев, поэт Н. А. Заболоцкий, актер Г. С. Жженов.
Одним из заключенных «Крестов» был Ф. Ф. Романюк, в монашестве – иеросхимонах Иоанн.
Кресты – тюрьма. Такое название дано ей потому, что коридоры, по сторонам которых были размещены камеры-одиночки, были расположены крестообразно. Вверху был купол. Здание было огромное, двухкорпусное. В каждом корпусе по 500 камер. Из камер нижнего этажа выход был на обширный коридор, из камер же верхних этажей выход был на дорожки-карнизы, защищенные железными перилами.
На высоте первого этажа были подвешены веревочные сетки предохранительные. Какая цель сеток. Содержащиеся в тюрьме лица нравственно много переживают. Некоторые не выдерживают душевных переживаний и готовы бывают кончать жизнь самоубийством. Высокие карнизы, по которым приходится выходить иногда из камер, являются средством к самоубийству. Быстрый, неожиданный прыжок через перила верхних этажей не может дать возможности надзору не допустить человека до падения. Падение на бетонный пол может быть смертельным. Сетка не допускает человека до пола и спасает жизнь человека.
При входе во внутренность тюрьмы есть несколько комнат, которые находятся в приличном состоянии: они чисты и опрятны.
Другую картину представляют высокие своды тюремных длинных коридоров. Они угрюмы и мрачны. Стены не белены. В коридорах зловещая тишина. Не слышно даже шагов надзора. Мертвая тишина – камеры – жилище заживо погребенных.
Сознание того, что я взят в тюрьму за веру во Христа, облегчало мои душевные переживания, вызванные разлукой с любимой семьей, с нежно любимой женой и малолетними детьми. Я был убежден тогда, и это убеждение осталось и до сих пор, что я пострадал за высокую идею, за идею, выше которой нет в мире, идею, за которую пожертвовали своею жизнью миллионы лучших из людей всех племен и народов.
Первые дни проходили под живым впечатлением всего пережитого в момент ареста, при разлуке с семьей. С течением времени острота чувства более и более смягчалась, переходя в чувство душевной подавленности и морального угнетения. Желательно было иметь свидание, которое мне было дано только по истечении 6 месяцев тюремного заключения.
Первая камера, в которую я был водворен, это была камера № 667, находящаяся в 3-м ярусе. Дверь, обитая снаружи железом, была отперта, и я туда был помещен. Дверь тотчас закрылась. Ключ был повернут, и замок запер дверь. Небольшой стол самой примитивной работы, голый топчан и две табуретки составляли незатейливую мебель камеры. На высоте человеческой головы было небольшое окно, защищенное крепкой железной решеткой. Снаружи под окном был сделан дощатый навес, чтобы заключенный не видел света белого.
В камеру же свет попадал частично из-под этого колпака, известного на тюремном языке под именем «ежовского зонта». Теперь их как будто уже сняли. Войдя в камеру, я встретил там некоего Красикова Григория Александровича. Обратившись к нему, я спросил, за что вас посадили? Он ответил: «Сам не знаю. Взят был неожиданно и вот теперь сижу и недоумеваю, за что могли меня посадить. Я работал экспедитором на заводе “Красный Выборжец”. Отправлял заводскую продукцию по разным городам. Быть может, отправил куда-нибудь ошибочно вагон с посудой. Сам не знаю». Впоследствии дело выяснилось. Его взяли и посадили в тюрьму за то, что он был членом двадцатки при церкви на Выборгской стороне.
В тот же день в нашу камеру был впущен еще один человек, небольшого роста, но коренастый, лет более пятидесяти – Корнилов Иван Корнилович из Царского (теперь Детского) Села. Его посадили за то, что он был церковным старостой при Серафимовском соборе. Итак, все мы трое были посажены в качестве свидетелей того, что в нашей стране нет преследования религии и что свобода религиозного вероисповедания ограждена законом. Так спокойно мы все трое провели несколько дней совместно: познакомились друг с другом, попривыкли друг к другу, и даже на почве общей неприятности подружились. Но дружба была непродолжительна.