Сантехник. Твоё моё колено
Шрифт:
В три часа ночи в квартале, где все переливается, блестит и много пьяных голосов, она его нашла. В казино, за столом. Вцепилась в спину — ее оттащили. Он обернулся — с чужим, недобрым лицом. Взлохмаченный, смотрел мертвыми глазами, с трудом узнал. Назвал ее дрянью и дурой, оттолкнул. Тут уже она сорвалась. Кинулась в лицо, царапалась, визжала. Охранники вынесли нервных посетителей на улицу. Там Генрих Катю обматерил и сбежал. И все.
Она позвонила Саше Иванову, но сказать ничего не могла, ревела. Иванов приехал. Тут очень кстати оказалось, что нет у него воображения. Он всегда спокоен как холодильник. Сказал, плевать на деньги, главное, что все здоровы. Этот странный силлогизм успокоил
Отличное средство кстати, прекрасно лечит расстроенные нервы. За неделю Катя сократила рыдания до трех часов в день. Собрала вещи. Чтобы ничто не напоминало о прошлом, она решила ничего не брать. Три шкафа — такой неудобный объем: оставлять жалко, взять невозможно. К тому же там сплошные ансамбли. К джинсам блузки и сапоги, платье летнее у нее было, с ним сандалии, шляпа…
Следующие пять минут ее рассказа я привести не смогу, потому что плохо понял. Так вот, белоснежный боинг собирался унести Катю в своих алюминиевых объятиях. Из мира переменчивых мужчин она улетала к океану, который никогда не обнимет, но и не обманет. Он каждую минуту разный и постоянен в своей переменчивости. Когда до побега осталась ночь, Катя не выдержала еще раз, позвонила Генриху. Просто спросить, как дела, и попрощаться. Почти муж все-таки. Она чувствовала, что выдержит разговор. В ней все уже перегорело, даже гордость. И пусть он знает, он для нее — пустое место.
Генрих поднял трубку и заговорил быстро, не давая вставить ни слова. Снова называл ее ангелом. Говорил, что сам собирался звонить. Невероятным образом в ту ночь он отыгрался. Он знал, что отыграется, и поклялся завязать, если деньги вернутся. И загаданное сбылось. Конечно, ей все это безразлично, он понимает. На прощение не надеется, но хотел бы увидеть ее в последний раз и вернуть всю сумму. И просто взять ее за руку, если можно.
Катя молчала в ответ. То есть, как молчала. Ее пробило сразу после слова «привет». Он все говорил, говорил, потом спросил, почему она не отвечает. И можно ли приехать. Она сказала «угу».
Он добирался час, она взяла себя в руки. Даже улыбалась. Встретились как чужие, говорили о пустяках. Сидели там же, у камина. Чаепитие не предвещало ничего выдающегося. И вдруг раз — они уже голые. До сих пор не понятно, как это вышло. Он уснул, она ревела. А поутру улетела в Америку. Все было кончено, но из аэропорта она снова позвонила, сказать что добралась и все отлично. Потом еще из Калифорнии позвонила, рассказала в двух словах, как устроилась. Потом позвонила предложить остаться друзьями. Ну и просто голос услышать, как он там. И слушала пять часов. Вскоре выяснилось, что прилететь назад дешевле, чем вот так висеть на телефоне. Взяла и вернулась. Втайне от Саши Иванова. Ее бывший до сих пор уверен, что она лечит разбитое сердце Тихим океаном. Он добряк, но лишен фантазии. Он старается ее не тревожить, спрашивает в скайпе, как ей тамошний климат. Катя отвечает — замечательно. Для правдоподобности сочинила смешных американских соседей. Саша им уже приветы передает. Признаться, что она снова с Генрихом, — невозможно.
Она вернулась в Юрмалу, в этот самый дом. Иванов говорил, что не собирается сдавать в аренду. Хлопот много, выручка не окупит ремонта. Русские курортники — буйные. Что не перебьют, то перемажут. Вот Катя и живет по секрету. Генрих в Москве, отрабатывает долги. Катиных денег он больше не берет, хоть она и предлагала. Сама она преподает йогу, рисует картины и водит японских туристов. Она знает японский, ничего себе. Добрые небеси кружат бывшего мужа, он весь в делах. А если и приедет, поворчит и успокоится. Он добрый. К тому же Генрих вот-вот рассчитается и тогда —
в Норвегию. Или в Америку. В общем, все хорошо, только вот кое-кто все шмотки выбросил.Катя вздохнула, посмотрела и улыбнулась. Она больше не сердится. Ей даже смешно, почти. Приехала такая, открыла шкаф, там пусто. И мужчина выходит, трясет кочергой. Испугалась, конечно. А это просто бывший муж сдал дом собственному издательству. Тут Катя повела рукой в мою сторону, будто показывая невидимым японцам последний, самый странный экспонат музея. Воображаемые туристы смотрели на меня с интересом. Катя опустила руку, экскурсия закончилась.
Конечно, теперь она снимет квартиру. Просто жалко, столько связано… Генрих приезжает на выходные. В общем, вы простите, сказала Катя.
Рыба моего разума бессильно шлепала хвостом по пляжу. Где-то тут засада, сети и капканы, но мне плевать было на опасности. Заприте сонного эссеиста в клетку с ухоженной кокеткой на целую ночь. К утру он станет податливым, теплым дураком. Я предложил неслыханную наглость — разделить кров. Впереди лето. Дети под присмотром кота уедут к бабушке. Вернутся в сентябре. Сам я тихий, только стучу на компьютере всякую свою ахинею. По ночам, почти беззвучно. А Катя — тихая, интеллигентная девушка. Это я сразу заметил.
— Вы ведь, Катя, не увлекаетесь шумными танцами?
— Ну что вы, Севастьян. Я инструктор по йоге. У нас все шепотом.
Мы улыбались друг другу. Наш мир был полон интеллигентных, культурных людей.
— Господин генерал-майор, у меня к вам заявление! — крикнул я капитану. Он поднял голову. Посмотрел как разбуженный медведь, недовольно.
— Иди сюда, — сказал полисмен и бросил в меня ключ, средневековую железяку размером с молоток. Я увернулся, болванка врезалась в стену.
— Вот безрукий… — сказал он беззлобно.
Открывать клетку сквозь прутья не очень удобно.
Катя взялась помогать. У нее смуглые запястья и ловкие детские пальцы. Никакого маникюра. Чего, интересно, не хватало тому дураку, чьей щеки касались эти пальчики? Я без раздумий прыгну в кадушку с холодом, кипятком и молоком, лишь бы поменяться с ним местами. Если сильно повезет, мы с ней, может быть, подружимся.
У нас будет целое лето. С моим воображением успею развестись и жениться несколько раз. Она даже не узнает. Дочь Маша считает, хорошая дружба может перерасти в симпатию, а потом и в любовь. По крайней мере, в кино. Например, друг Гарри Поттера придурок Рон Уизли именно так женился на Гермионе Гренджер.
Замок щелкнул. Я подошел к начальнику, перегнулся через стойку.
— Господин маршал, понимаете, такое дело… По правде если — мы любовники. Повздорили. Она меня приревновала. Но теперь все в порядке. У вас тут замечательный микроклимат. Спасибо вашему дому, мы помирились, теперь хотим домой.
Полицейский сомневался. Было что-то странное в том, что ухоженная Катя ревнует жеваного меня. Пришлось пояснять:
— Я писатель известный. Не здесь, конечно, в России. Если вы согласитесь пройтись со мной до банкомата, я с радостью распечатаю необходимые справки и доказательства.
Капитан запыхтел. Его внутренний полицейский уступал натиску человечности. Служебный долг боролся с желанием помочь влюбленным сердцам. Он растолкал помощника, велел перебраться спать за пульт. Катю оставил в заложницах. На случай, если я бегаю быстрей и спиной отклоняю пули. Расплачиваясь, я шепнул ему, что очень, очень рад знакомству.
В четыре утра такси, дребезжащее как свадебный лимузин, доставило нас на улицу Променадес, КВ-7-Н. Лет десять я не испытывал такого трепета, как на заднем сиденье той машины, случайно коснувшись ее бедра. Мир был прозрачен и свеж, хоть и темен ввиду раннего времени. Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Она поднялась к себе. Я примостился на диванчике в гостиной. Предчувствие великих перемен мешало спать.