Сапер. Том IV
Шрифт:
Про рапорт Кирпоносу он сам предложил, мы это не обговаривали. Только спросил Евсеев, довольно отчетливо, будто для того, кто под дверью слушать мог: «Вы же рапорт командующему утром подали?».
Напишу сейчас, друг мне Масюк, или портянка прелая? Неужели не подложит бумажку в нужную стопку? Хитрый особист даже погулять вышел, чтобы при случае сказать, что не видел, как я документ задним числом оформляю. Удивляюсь я этим чекистам — всё у них интриги на каждом шагу, подсиживают друг друга, любой косяк за другими замечают. Вот и это — мелочь вроде, но зато можно сказать, что никаких намеков он мне не делал, и как я рапорт писал, не видел. Что ж за жизнь такая, а?
Хорошо, Масюк сам зашел ко мне По
А первая пуля, а первая пуля
А первая пуля, братцы, ранила коня.
А вторая пуля, а вторая пуля
А вторая пуля в жопу ранила меня.
Выздоровею, припомню, это само собой. Я не злопамятный, как отомщу, так сразу и забуду. Ишь, песни он мне петь будет, засранец! Крыса штабная! Но чай вкусный принес. И сушки свежие. Привет от Михаила Петровича передал. Ничего я на него не злюсь, конечно. На то и товарищи, чтобы здоровой шуткой настроение поддержать.
И маленькую просьбу про рапорт он безо всякого воспринял. Забрал листик, и сказал забыть. А визу о рассмотрении нужной датой пометить, то не моя забота уже.
Герой нашего коллектива товарищ Ахметшин прибыл позже всех. Зашел, украшая нестандартно выглядящим лицом наше существование. Даже Евсеев, который его с утра видел, да и в предыдущие дни тоже, и тот хмыкнул. А уж мне как радостно стало, я даже про рану на заднице забыл.
— Здравствуйте, товарищ балковник! — ничуть не смущаясь начавших подживать глубоких царапин на обеих щеках и прочих знаков неожиданной встречи с Параской, выпалил Ильяз.
— Заходи, рассказывай.
— Бётр Николаевич, брошу вашего разрешения береселиться в землянку к своей жене!
— Ого, как ты сразу… с козырей зашел. А она тебя пустит? И где это у нас тут землянки семейные появились? Может, и мне жену выписать? Степан Авдеевич? Не желаешь? Красота ведь — и форма чистая, и еда свежая, да и ночью не скучно. В тыл, Ахметшин!
— Бочему в тыл? — недоумевал Ильяз.
— Потому что ты, засранец, в действующей армии! Тут воевать надо! Завтра я тебя в бой отправлю, а сюда немец придет. Ты там приказ нарушишь, потому что жену спасать надо? И на кой ляд мне такая радость? Тебя, дурака, расстреляют, меня в штрафбат, а Параску твою фашисты штыками… того… Понял? Мне тут жены — не нужны. Утром пойду, отправлю ее в тыл. К своей, в госпиталь, пусть там служит. Или в медсанбат, тут недалеко. Но в расположении семей не будет! Понял?! Особенно таких, где мордобой каждый день, и бабы с голой задницей по улице бегают. Всё, никаких переселений. Вон, в угол уткнулся носом, и переживай.
О, группа поддержки явилась. Под дверью ждала, что ли? Параска ворвалась и с порога попыталась качать права.
— Та шо ж цэ твориться, товарищ полковник? Какое право вы имеете отказывать нам? У нас советская семья, вы сами нас регистрировали? А теперь рушите всё? Я до начальства дойду! Всё расскажу!
— Молчать! Смирно! — рявкнул я. Не как Кирпонос, но тоже неплохо вышло вроде. — Ты кто?
— Военфельдшер Ахметьева Прасковья, товарищ полковник! — ответила она. Видать, на курсах их там по строевой гоняли всерьез, ишь, как бодро вышло у нее.
— Лейтенант пехотный, значит. Трое суток ареста за поведение, недостойное военнослужащего рабоче-крестьянской Красной армии. Доложите о взыскании своему непосредственному начальнику. Шагом марш отсюда!
— Есть трое суток, — чуть не плача, ответила Параска, и вышла.
— А тебя я никуда не отпускал, — добавил я, когда Ильяз устремился за любимой. — Доклад мне о том, чем сегодня занимался. Я же тебе обещал настоящую службу?
Утром меня опять загрузили на заднее сиденье эмки. Я кое-как скрючился на боку, под тыл мне дополнительную подушку соорудили. Евсеев сел впереди, и мы поехали. Ильяз остался на месте,
озадачил я его по самое никуда. Судьбой Параски не интересовался, мне эта Трындычиха вчера кусок мозга за минуту выгрызла, чертова баба. Придумаю что-нибудь. Старый я уже стал, душевного покоя хочется. Пострелять, взорвать, по болотам пешочком километров десять отмотать — это запросто. А вот чтобы с чужими личными проблемами разбираться, это совсем не интересно.Она ведь не успокоится, натура такая. Будет строить семейное счастье громко. С мордобоем, бурными примирениями, и вовлечением в процесс всех подряд.
Пока думал, и время прошло. Приехали, значит.
Собралась приемная комиссия. Кирпоноса не было. Во-первых, задачу он поставил, ответственных назначил, так зачем ему за кем-то хвосты заносить? А во-вторых, я его прекрасно понимаю, в его состоянии ездить куда-то не очень хочется.
Но зато вездесущий Мельников здесь был. Подчиненным контроль не доверил. А Стельмах не приехал. Ну, у него и без этого сейчас забот — мало никому не покажется. Потому что надо закреплять успех, а это движение людей и снабжение их всем необходимым. Людей много, необходимого еще больше. Зато член Военсовета Запорожец здесь. И Грачев, фронтовой интендант, даже не серый, а черный от недосыпа и усталости, спит сидя, запрокинув голову, на заднем сиденье эмки. И главный летчик Журавлев. Но кого-то ждали еще, и точно не меня. Я когда из машины выбрался, на меня только Мельников и посмотрел. Я кивнул, мол, здрасьте. Рапорт ему Евсеев утром отнес, так что долгов перед особым отделом не осталось.
В стороне стоял построенный маскировочный взвод с Меерсоном во главе. Подошел бы к ним, но тут стоять — и то тяжко.
— Степан, ждем кого? — спросил я. Уж кому как не особисту знать, который тут всем занимался.
— Самолет, Петр Николаевич. Сейчас должен пролететь, всё проверить, и доложить.
Да уж, наворотили маскировщики. И берег срыли, и железную дорогу проложили. И на настоящий мост натянули сверху дерюгу разрисованную, и к опорам какой-то металлолом с бревнами в живописном беспорядке приладили.
С земли всё это добро смотрелось вроде как монументально, но вместе с тем и неказисто, грубо. Но нас интересует результат с неба, так что ждали.
Сначала пропыхтел по основной ветке паровоз. У-2 пролетел над нами, развернулся за рекой, на малой высоте снова проследовал вдоль моста, и даже по течению реки прошелся. А потом запросто сел недалеко от нас. А что, ему лишь бы кусок ровной поверхности, и аэродром, как той стрекозе, под каждым кустом.
Из кабины вылез летун, быстро спустился на землю. Подбежал к комиссии, и замер на секунду, размышляя, кому докладывать. Народу руководящего много, поди выбери самого главного, да получи у него разрешение обратиться к непосредственному начальнику — один бесконечный геморрой. Выручил его Запорожец.
— Ну, что вы там увидели, лейтенант?
— Лейтенант Утин, товарищ армейский комиссар первого ранга! Докладываю: местность мне хорошо знакома, летал неоднократно. Сейчас определить, что настоящий мост рабочий, а построенный ненастоящий, с воздуха невозможно.
— И это на малой высоте и небольшой скорости, — добавил Журавлев. Глянь, переживает за своего.
— Хорошо, товарищи. Спасибо за доклад, товарищ Утин. Считаю нашу работу выполненной.
Индюк, блин, надутый. Мог бы, гад, спасибо сказать. Жопа с петлицами. Сел в машину свою и уехал. Скотина. Остальные тоже к машинам потянулись.
— Степан Авдеевич, давай к маскировщикам. Хочу поговорить с ними.
Похоже, знаменитый ефрейторский зазор и здесь имел место — энтузиазма в глазах стоящих в строю было маловато. Меня опять вынули из машины, что каждый раз вызывало новый приступ боли. Да уж, лежать в люле и читать книжку про говорящую голову было намного приятнее.
Меерсон изобразил строевой шаг, но я остановил его.
— Исай Гильевич, скомандуйте, пусть люди подойдут.
Строй рассыпался и тут же собрался возле эмки. Прямо как на митинге.