Сапер

Под ногами зачавкало болото. Пойдем по правому краю, как старожилы рассказали. Вон вроде и сосна кривая видна. И тут нога поехала на кочке и я нырнул. Болото приняло меня как родного — ушел под тину с головой.

В ушах зашумело, в глазах появился какой-то блеск. Я рванул изо всех сил вверх, буквально выпрыгнул из трясины. Канула в глубину зековская роба, сползшая с плеч. Да и хрен с ней, невелика потеря. Не про тряпье думать надо, а как живым остаться. Тут же полез к берегу, хорошо, за траву какую-то удалось зацепиться. Вылез на сухое, отдышался. Что-то тихо в лесочке, сейчас тут натурально цирк должен твориться, а ни звука не слышно. Куда же погоня делась?

— А ну стой!! Руки вверх!

Таки не пустой лес оказался. Передо мной, на крутом берегу стоял молодой парень в пограничной форме и целился из мосинки. Не целился даже, так, держал ствол в моем направлении, но, судя по тому, как держал, было понятно, что не промахнется. Да с трех метров и ребенок попадет. Я посмотрел чуть выше. На гимнастерке в петлицах я увидел два треугольника, один кривовато пришпилен, недоработочка. Треугольника?!

* * *

— Имя, фамилия, год рождения…

Лейтенант НКВД лицом очень напоминал Подгорного. Такая же ряха — поперек себя шире, поросячьи глаза. Только вот кубари в петлицах, портрет Сталина на стене и старый черный телефон на столе намекали, да что там намекали, кричали: «Громов — ты в жопе».

Осознание, что я в прошлом — пришло быстро, еще в погранотряде. Стоило только увидеть полуторку с деревянной будкой вместо кабины, из которой бойцы вытаскивали какие-то ящики — прозвенел первый звоночек. Второй колокол ударил, когда мы проходили мимо старинного репродуктора-раструба — передавали песню из фильма "Светлый путь". Орлова бодро так пела про журавлей:

…Высоко, под самой тучей,

Над просторами полей

Держит к югу путь летучий

Вереница журавлей…

— Эй, боец, — я обернулся к пограничнику, что конвоировал меня, — Какой сейчас год?

— Иди, не задерживайся — сержант ткнул меня дулом Мосинки в спину

…Строит строй за птицей птица,

Продолжала петь Орлова:

Лишь одна из них порой

Заробеет, забоится

И нарушит строгий строй…

Я тоскливо посмотрел в небо. Нет, журавлей там не было. «Строгий строй» нарушал тут только один я.

Меня завели в одноэтажный домик, на крыльце которого стоял часовой. Тоже пограничник в старой форме.

Внутри пахло армейкой — гуталином, оружейной смазкой и портянками. По длинному коридору — почти казарменной «взлетке» — мы дошли до двери, обитой коричневым дерматином, рядом с которой висела доска с газетой Правда. Я кинул быстрый взгляд. 8 июня 1941 года. «Блестящий успех займа», «Высокая активность советских колхозников», «Крайком партии об охране общественных земель» — глаза выхватывали заголовки, мозг категорически отказывался воспринимать действительность.

— Товарищ командир, нарушителя границы споймали. На третьем секрете, — сержант распахнул дверь, подтолкнул меня внутрь аскетичного кабинета — стол, два колченогих стула, шкаф с книгами. За столом сидел плотный, лысый старлей лет сорока, быстро что-то писал перьевой ручкой.

— Заводи.

На меня уставились внимательные карие глаза.

— Обыскивал?

— Никак нет.

— Карпов! — старлей вспыхнул. — Сколько раз говорил!

— Виноват, товарищ старший лейтенант! — сержант вытянулся по стойке смирно.

— Обыщи.

Сержант с сомнением осмотрел мою грязную майку-алкоголичку, охлопал карманы рабочих брюк. Достал из голенища сапога алюминиевую ложку. Показал ее старлею.

— Ясно. Два наряда вне очереди, Карпов!

— Есть два наряда, — лицо сержанта погрустнело.

— Свободен. А вы, присаживайтесь, — лейтенант кивнул на стул. — Как вас зовут, почему нет документов, с какой целью перешли государственную границу? По-русски вообще говорите?

Вопросы сыпались на меня как горох, но что отвечать я не представлял. Врать, что я польский пролетарий, сбежавший от новых хозяев Европы в Союз? Так я по-польски не говорю.

— Почему молчите? M'owisz po rusku?

— Может вы представитесь? — нарушил я молчание.

— Отлично! — лейтенант плотоядно заулыбался. — Значит, по-русски все-таки говорите!

— Ты не лыбься, командир! — не выдержал я. — Через две недели немцы будут ровнять твою заставу с землей. Гражданские есть в отряде? Женщины, дети?

— Здесь вопросы задаю я! — лейтенант перестал улыбаться, побледнел.

— Увози детей и жен. Придумай что хочешь, но убери гражданских с заставы!

Лысый побарабанил пальцами по столу, задумался.

— Так, давайте еще раз. Меня зовут Алексей Поперечный, я заместитель начальника славутского погранотряда. Представьтесь, назовите цель перехода границы.

Я замолчал, закрыл глаза. Все бесполезно. Они не поверят. Каждый день в Правде пишут, что мы с немцами друзья, у нас Пакт. А кто говорит иначе — выкормыш мировой буржуазии, которая спит и видит стравить СССР и Германию. Кому поверит Поперечный? Мне или «всем радиостанциям Союза»? Риторический вопрос.

— Не хотите говорить? Что ж… Придется передать вас следователям НКВД. Там по-другому разговаривать будут.

Поперечный пристально посмотрел на меня. Ага. Напугал ежа голой задницей.

* * *

— Н-на! — в ухо прилетел кулак мордатого нквдшника. Я рухнул на пол, закрываяся руками. Их почему-то мне сковали наручниками спереди. Недорабатывают в органах. В голове зашумело, к горлу подкатила тошнота.

— Встал!

Я поднялся с окровавленного пола, упал на табуретку. Отбивную из меня младший лейтенант делал уже второй час, перемежая избиения с угрозами и уговорами.

— На кого работаешь? Кто приказал устроить провокацию на государственной границе?

Я потрогал через разбитую губу левый клык. Зуб качался.

— Это ведь я только так, разминаюсь. Сейчас подойдет старший лейтенант Шилов — у него разговор короткий, защемит тебе яйца в двери, сразу запоешь. Давай, колись…

— 22-го июня, в 4 утра, — уставшим голосом начал опять рассказывать я, — на Советский Союз нападет фашистская Германия. Вместе с союзниками.

— Какими, бл$@дь союзниками?! — закричал следователь. — Что ты мне эту пургу гонишь?!

— Румынией, Финляндией, Италией…