Сапфировая скрижаль

— Донья Виверо, задерживаться тут небезопасно. Ваши друзья могут встревожиться из-за вашего отсутствия. Следует ли мне передать какой-нибудь ответ фра Торквемаде?

Мануэла молчала. В голове вертелись противоречивые мысли. Она вдруг припомнила одну сцену. В тот день, когда Торквемада поделился с ней своим проектом и рассказал о той роли, которую отвел ей, у нее вырвалось замечание:

— Мне понятны ваши опасения, фра Торквемада. Но в глубине души вы действительно уверены, что не вероисповедание этих людей — иудея и мусульманина — является истинной причиной вашего демарша?

И мгновенный ответ Великого Инквизитора:

— Даже если и так, то в чем беда, донья Мануэла?

Она осмелилась пойти дальше:

— Вся эта пролитая кровь… Вам не кажется, что это идет вразрез с учением Господа нашего?

Торквемада нахмурился, и его тяжелый взгляд буквально пронзил ее.

— Уж не питаете ли вы сочувствия к еретикам и оккупантам?

Мануэла тут же возмущенно вздернула подбородок.

— Как вы смеете, фра Торквемада! Я испанка и тем горжусь! Я отчаянно и страстно люблю мою страну. И мечтаю, чтобы она как можно скорее обрела свободу и единство. Вот уже семьсот лет мы живем под гнетом чужеземных армий. Но между законными битвами с завоевателем и хладнокровным безнаказанным убийством человека лишь за то, что он исповедует отличную от тебя религию, огромная разница, фра Томас. Это уже не война, а тирания и убийство. Если это вас успокоит, то знайте, что я не питаю особой любви ни к иудеям, ни к мусульманам. Просто я выросла с любовью в сердце, только и всего.

— Мне понятно ваше стремление к великодушию. Вопреки очевидному знайте, что и мне это стремление не чуждо. Однако позвольте мне рассказать вам одну притчу из некоей книги, которую называют священной: три капли масла просят разрешения влиться в чашу с водой. Вода им отказывает, потому что, говорит она, вы не смешаетесь со мной, а будете на поверхности, и что бы потом ни делали, чтобы вымыть чашу, она останется масляной… Вы уловили намек?

— О какой священной книге вы говорите?

— О Талмуде… о Талмуде, донья Виверо… Сборнике учений великих раввинов.

Она тогда чуть было не заявила ему, что он видит в этой притче лишь то, что хочет видеть: свою мечту о единообразном мире, каким он его себе представляет. Но из осторожности промолчала.

— Вот что вы скажете фра Торквемаде, — сказала она человеку с птичьей головой. — Передайте ему следующее: я и шагу больше не сделаю в этой миссии без официального приказа Ее Величества. Отныне только от нее, и ее одной, я соглашусь принимать указания.

— Вы думаете, Великий Инквизитор может действовать без соизволения Ее Величества? Это немыслимо.

— Письмо, написанное королевой собственноручно, — стояла на своем Мануэла. — Иначе я все бросаю.

— Как вам будет угодно, донья Виверо.

Нет, определенно необходимо, чтобы в один прекрасный день кто-то наказал эту тварь за заносчивость. И мысль, что этим кем-то может оказаться он сам, Мендосе очень даже нравилась.

Жара несколько спала. Когда Мануэла нашла Саррага с Эзрой возле церкви Сан-Диего, солнышко красиво освещало паперть. Они поднялись по лестнице и вошли внутрь. Мягкий свет от свечей освещал фигуры молящихся.

— Вы уверены, что они похоронены здесь? — шепотом спросил Самуэль Эзра Мануэлу.

— Да. Служанка на постоялом дворе это подтвердила. К тому же смотрите… Вон там, перед алтарем.

И впрямь, в конце прохода возвышались два мраморных саркофага.

Араб замедлил шаг, все время исподволь оглядываясь по сторонам.

— Да что с вами, Сарраг? — лукаво вопросил раввин. — Неужто церковная болезнь?

— Я себя в жизни не чувствовал лучше. Мне просто несколько неуютно. Я впервые нахожусь в таком месте.

— Не тревожьтесь. Ни Моисей, ни Мухаммед на нас не обидятся. Они знают, что христианский мессия явился лишь ради заблудших овечек. А мы разве заблудшие овечки, шейх ибн Сарраг?

— Вы — быть может, ребе, — усмехнулся араб. — Но только не я.

— Пожалуйста, проявите уважение к этим людям, что предаются здесь молитве, — резко одернула их Мануэла.

— Сеньора права, — признал Эзра. — Надо проявить уважение.

— Уважение к идолопоклонникам? Да ведь это храм статуй!

— Уймитесь, будьте любезны! — цыкнула на него молодая женщина. — Никто ведь не издевается над вашими поклонами, над вашими призывами к молитве, напоминающими вопли насморочных носорогов. Так что…

— Ладно, замнем, — пробормотал сквозь зубы араб. Но все же не удержался от комментария: — Я и не думал, что вы столь же обидчивы, как наш друг монах. Кстати, а с чего это он вдруг решил подождать нас снаружи?

— Понятия не имею.

Но в глубине души она знала ответ. Может, она и ошибалась, но инстинктивно ощущала, что Варгас боится заходить в церковь, потому что все то, что она воплощала, в данный момент потеряло опору в его душе. И он прятался, как ребенок, уверенный, что за пределами церкви он будет скрыт от глаз Господних. Если только, конечно, не боялся любви, той самой, что привела к смерти влюбленных из Теруэля.

Они подошли к саркофагам. Под прозрачной крышкой лежали два юных тела. Девушка с ангельским ликом, лет двадцати пяти. И юноша такого же возраста.

— Значит, как и в истории с башнями-близнецами, эта любовь тоже окончилась трагически, — пробормотал Эзра.

— Если верить рассказу служанки из постоялого двора, то да.

Мануэле вдруг захотелось коснуться гробницы, и она провела рукой по каменному краю саркофага.

— Молодого человека звали Диего де Марсилья, а ее — Изабелла де Сегура.

— И они безумно любили друг друга.

— Они любили друг друга, и семья Крис… — Мануэла осеклась и залилась краской. Поскольку ее мысли были заняты историей любви Варгаса, она чуть было не сказала «Кристина» вместо «Изабелла». — Семья Изабеллы де Сегура, — поправилась она, — сочла претендента недостойным их дочери из-за скромного достатка. И тогда Диего умолил отца девушки дать ему год, чтобы добиться богатства. Один год, день в день. Отец уступил мольбам Диего, и юноша уехал на поиски удачи. Двенадцать месяцев спустя, как и было договорено, он вернулся в Теруэль с кучей золота. К несчастью, из-за неблагоприятных обстоятельств он въехал в город на три дня позже указанного срока. В полдень Изабелла де Сегура вопреки ее воле была насильно выдана за нобиля из семьи Асарга д'Альбаррацин.

— И Диего с горя наложил на себя руки.

— Совершенно верно. Узнав об этом, Изабелла, все еще в подвенечном платье, кинулась к нему. Обняв тело возлюбленного, она покрыла его поцелуями, а потом тоже заколола себя кинжалом.

— Смотрите, что написано на боку, — указал Сарраг на один из саркофагов.

Наклонившись, они прочли: «Безумцы — и он, и она».

— Не знаю, какой урок можно извлечь из всего этого, но заверяю вас, что побоялся бы влюбляться в Теруэле.

— В Теруэле или еще где, любовь такой силы неизбежно обречена на трагическую развязку, — возразил раввин. — И знаете почему? Потому что она уже за пределами человеческих возможностей. Своим бескорыстием и силой она уже близка миру ангелов, небесам. И в этой связи неизбежно непонятна для окружающих. Именно по этой причине те, кто любит друг друга до такой степени, выбирают смерть. Это единственный для них способ вечно быть вместе, рядом с себе подобными.