Сара Бернар

Сара провела в Нью-Йорке месяц, дала двадцать семь спектаклей, исполнив семь различных ролей, причем две совершенно новые, а это означает, что она играла каждый день, чередуя роли. Это был новый физический подвиг, достойный всяческих похвал. Американцы не ошиблись, все высшее общество желало видеть игру француженки, и с первых же дней цены на билеты и абонементы удвоились и даже утроились, составив счастье некоторых предусмотрительных спекулянтов. По совету Жарретта Сара получает гонорар за использование ее имени в названии товаров для дам или кондитерских изделий, а также на плакатах, листовках и рекламных вкладышах газет. Продавались мыло и рисовая пудра «Сара Бернар», а также перчатки, булавки для галстуков и даже сигары! Однако реклама с использованием ее имени переходит всякие границы, Сара еще не может контролировать ее, хотя понимает эффективность этого нового типа рекламы, связывающей определенное имя с каким-либо продуктом потребления. Изысканность туалетов Сары, как на сцене, так и в жизни, была отмечена модницами столицы, и газеты поспешили обсудить стиль ее одежды и ввести новую моду под знаком парижского шика.

Вместе с тем некоторые пуританские газеты не скупились на ядовитые высказывания: один из отцов церкви, знаменитый Кросби, клеймил «европейскую куртизанку, пагубно влиявшую на нравы народа янки», а религиозная газета «Методист», тираж которой превышал двести пятьдесят тысяч экземпляров, резко критиковала испорченное лондонское общество, открывшее свои двери «актрисе-куртизанке, матери без супруга, бесстыжей проповеднице свободной любви». Ее изображение украшает все газеты, множатся карикатуры, представлявшие ее не в меру тощей и жадной до денег. Мари Коломбье, постоянно посылавшая отчеты в журнал «Эвенман», по возвращении во Францию собрала их все под одной обложкой и назвала «Путешествие Сары Бернар в Америку», рассказав там о роли прессы: «Я уже говорила о газетах. Они становятся своего рода справочниками Сары Бернар. Комментируют ее туалеты, меню, вспоминают биографические подробности в соответствии с привычной легендой. Все старые шутки, которыми пестрела малая парижская пресса, освежили, приспособив к американскому духу». Сатирическая газета «Пак» не стеснялась: Сару высмеивали, изобразив ее телеграфным столбом; служащие таможни, проверяя содержимое чемоданов актрисы, обнаруживали знаменитый гроб с коллекцией черепов. Газета организует даже кампанию, якобы разоблачающую скандальный обман, под заголовком: «Насмешка над американским народом». Оказывается, актриса, которую так горячо принимают, будто бы всего лишь «Сара-фальшивка». Газетой было начато расследование, якобы позволившее обнаружить, что студенты-медики заколдовали некий скелет, похищенный в парижских катакомбах, чтобы отправить его, превращенного в искусственную женщину, играть за океаном! Карикатурам не было числа: одна из них, под названием «Золотой голос», представляет ее с сыплющимися изо рта монетами, другая называется «Правда о Саре» и изображает лысый скелет в окружении четырех горничных, которые прилаживают на него парик, панталоны, набитые ватой корсеты, готовят грим, чтобы придать ему человеческий облик. На рекламе торговца содовой ее изображают в окружении людей-рекламщиков, расхваливающих от ее имени пиво, сигары, шампанское… На другой рекламе она, тоненькая, как ниточка, наглотавшись знаменитой «бостонской фасоли», превращается в огромный шар, вот-вот готовый лопнуть, обращая в бегство всех гостей. На листовках под названием «Слишком худа!» изображают ее тонкое тело, низ которого завязан наподобие ленты; на улицах продают брошюрку с заманчивым заголовком «Любовные увлечения Сары Бернар», в которой рассказывалось, что она мать четверых детей, один из них будто бы сын Пия IX, другой — Наполеона III. Когда возмущенная Сара пожелала подать в суд на авторов этих невероятных домыслов, Жарретт остановил ее, заявив надменно: «Не будем досаждать рекламе!» Как предусмотрительный импресарио, он договорился с одним американским репортером об исключительных правах на фотоснимки, и с разрешения актрисы фотографии официально продавались у дверей театров, где она выступала. Но, несмотря на известность Сары, те, кто приходил устраивать ей овации, отказывались принимать ее: так, один очень богатый почитатель чего только ни делал, чтобы встретиться с Сарой в Париже, но отказался принять ее в Нью-Йорке; владелец «Нью-Йорк геральд» устроил в честь актрисы шикарный ужин в «Дельмонико», однако все приглашенные мужчины явились без жен. Для актрисы быть принятой в добропорядочном нью-йоркском обществе вещь почти невозможная. И тогда у Жарретта появилась мысль организовать выставку произведений Сары в салонах частного клуба, как это было сделано в Лондоне, однако женщины из общества опять не пришли. Хотя в то же время они спешили увидеть ее игру в «Даме с камелиями», поставленной 16 ноября в «Буфф-театре». В этом театре, на котором остановил свой выбор Жарретт, предпочитали скорее сенсационные программы, где выступали певцы с необычными голосами и даже сиамские близнецы. «Дама с камелиями» уже была известна в Соединенных Штатах, где ее адаптировали, немного смягчив, и дали название «Камилла». Во время этого турне пьеса Дюма-сына имела огромный успех, составив больше половины всех представлений. Роль настолько подошла Саре, что она будет играть ее тридцать лет.

Именно этим утренним спектаклем Сара на время прощалась с Нью-Йорком в субботу 4 декабря, прежде чем отправиться в Бостон. Ей понадобилось полчаса, чтобы преодолеть несколько метров, отделявших ее экипаж от входа в театр, так много теснилось людей, желавших поговорить с ней, преподнести маленькие подарки, цветы. Одной из ее почитательниц пришла мысль попросить у нее автограф. Этому примеру последовали и другие: обожание толпы едва не обернулось всеобщей истерией, мужчины подставляли манжеты, чтобы она написала свое имя, одна женщина попыталась отрезать у нее прядь волос. Пришлось вмешаться полиции, чтобы Сара смогла войти в театр.

А вечером она едет в Менло-Парк, расположенный неподалеку от Нью-Йорка, чтобы нанести визит Эдисону, который только что изобрел фонограф, позволявший записывать и прослушивать человеческий голос. Там Сару встретил фейерверк вспышек электрического света, она, пытаясь очаровать ученого, просит объяснить ей, как работает аппарат. Эдисон приглашает ее в лабораторию и показывает свое последнее изобретение. Мари Коломбье так описывает ученого: «Худой, среднего роста, с бледным, чисто выбритым лицом, глаза голубые, волосы светлые, на вид очень застенчивый». Демонстрируя свой фонограф, он напевает грустную балладу «Тело Джона Брауна», а Сара в ответ декламирует несколько строк из «Федры»:

…я не так бесчестна, Как те искусницы, что, ловко скрыв свой грех, Глядят с невинностью бестрепетной на всех [20] .

Это была первая запись «золотого голоса», за ней последуют другие, позволяющие нам сегодня получить представление о ее манере читать александрийский стих. На следующий день, благодаря расторопности Жарретта, газетные заголовки гласили: «Самый знаменитый мужчина Соединенных Штатов встречается с самой знаменитой женщиной Франции».

20

Перевод М. Донского.

В Бостоне, городе учености и знания, споры вспыхивают с новой силой. Надо или не надо идти смотреть Сару Бернар? Один лишь преподобный отец Блан призывает добрых христиан к снисходительности: «Дело в том, что артистические натуры, художники, актеры, поэты, музыканты безусловно имеют склонность всегда колебаться между добром и злом. <…> Но каковы притязания этих артистов? Разве они выдают себя за моралистов? И разве из-за того, что в своей частной жизни они не являются образцом добродетели, мы должны отказывать себе в удовольствии наслаждаться искусством, которым они занимаются? Я так не думаю».

Сара провела две недели в бостонском «Глоб-Тиэтре», где играла «Фруфру», «Эрнани» и «Даму с камелиями». Журналисты не скупились на похвалы, превозносили сдержанность ее игры, изящество, правдивость, невероятную простоту речи, что сильно отличало ее от американских актрис и покоряло бостонцев. Женщины Бостона показались Саре иными, чем нью-йоркские, более терпимыми и большей широты ума; они оказали ей хороший прием, что заставило ее сказать: «Они пуританки, но с умом, и независимы, но с изяществом». Сара непременно желает встретиться с семидесятитрехлетним поэтом Генри Лонгфелло, она собиралась изваять его бюст, однако он вежливо отказался, выразив вместе с тем свое восхищение ее исполнением Федры.

В Бостоне для рекламы не понадобилось изобретать никаких скандалов, ибо в ответ на настойчивое приглашение некоего Генри Смита Сара весьма опрометчиво согласилась пойти посмотреть на полуживого кита и даже прогуляться по спине умирающего или уже мертвого животного. И разумеется, при этой сцене присутствовали несколько репортеров, были сделаны фотографии, и мистер Смит начинает вскоре рекламную кампанию во всем городе: «Спешите видеть огромного кита, которого убила Сара Бернар, чтобы вырвать у него усы для своих корсетов, сшитых г-жой Лили Ноэ, проживающей…» Разъяренная Сара влепила Смиту пощечину, отказавшись от предложенного им процента. Тем не менее кит сопровождает Сару во время турне на специальной платформе, натертый солью и обложенный льдом, дабы не испортился как можно дольше. Тем временем Жанна, наконец-то вылечившись, присоединилась к труппе, и Мари Коломбье оказалась отодвинутой на второстепенные роли, так и не подписав замечательного контракта, обещанного Сарой, чтобы заставить ее решиться на поездку. Рассказ Мари Коломбье о путешествии отражает разочарование, причиной которого стало нарушение слова, данного бывшей подругой.

Теперь труппа направлялась в Монреаль, остановившись по пути в Нью-Хейвене и Хартфорде, где Сара играет «Фруфру», в то время как зрителям раздали перевод «Федры». Но никто, похоже, не жаловался. На канадской границе актрису встречала группа знатных лиц, а на вокзале Монреаля собрались тысячи людей, приветствуя ее аплодисментами и пением «Марсельезы». Однако епископ города угрожал отлучить от церкви тех, кто пойдет на представление «Адриенны Лекуврёр», пьесы «аморальной и опасной», и предавал анафеме ее автора, Скриба, умершего около двадцати лет назад. Приезд французской звезды для франкоязычных канадцев стал поводом показать свою привязанность к Франции. Вечером на премьере зрители запели «Марсельезу», непрерывно звучали приветственные возгласы, неистово аплодировали всему — и актерам, и декорациям, и костюмам. Студенты выпустили в зале голубей, спускали с галерки корзины цветов и, дождавшись Сару у артистического выхода, распрягли лошадей, подхватили ее сани и доставили актрису в отель. Воспользовавшись случаем, Сара отправилась в ирокезскую резервацию, однако была разочарована индейцами, которые таковыми уже не были и, распивая водку, играли на пианино модные мелодии. Это путешествие, полное приключений и открытий, походило на некий комический роман.

В Спрингфилде, где зрители уготовили ей ледяной прием, Сару пригласили на оружейный завод фирмы «Кольт» испытать новую скорострельную пушку. Затем четыре дня она провела в Балтиморе, городе, поразившем ее «смертельным холодом, царившим в гостиницах и театрах, и красотой женщин». Потом была Филадельфия, где Сара узнала о смерти Флобера, «который, — по ее словам, — как никто из писателей, заботился о красоте нашего языка». В Чикаго Сара с изумлением вновь встречает ужасного Генри Смита, человека с китом, что повергает ее в безумную ярость, к величайшему восторгу репортеров. Однако она оценила город, его энергию: «Эти пятнадцать дней показались мне самыми приятными за все мое пребывание в Америке. Меня удивила жизненная сила города, жители которого вечно спешат куда-то с озабоченным видом. Сталкиваясь, они даже не замедлят шага и не подумают обернуться на крик или предупреждение об опасности. Их не волнует то, что происходит у них за спиной, не интересует, чем был вызван тот или иной возглас, у них нет времени, чтобы соблюдать осторожность: их влечет цель». Мари Коломбье более чувствительна к промышленной атмосфере Чикаго: «Железный город с дымящими на улицах локомотивами, густым туманом, телеграфными проводами в таком количестве, что не видно неба, с большими банками, вроде Биржи, страховыми компаниями, как Версальский дворец. И все это заполняют люди, которые приходят, уходят, торопливые, озабоченные погоней за божеством-долларом».

Хвалебные статьи в газетах следуют одна за другой, зато епископ Чикаго, точно так же как монреальский, разоблачает в своих проповедях дьявольский дух этих представлений. Эбби, второй импресарио Сары, занимавшийся рекламой, послал ему даже половину той суммы, которую в каждом городе тратил на рекламу, поблагодарив его за работу, сделанную им вместо него. Приняв приглашение посетить бойни, Сара пришла в ужас от гнусного запаха и предсмертных воплей забиваемых свиней. Играя тем вечером «Федру», она потеряла сознание. В ее описании скотобойни действительно есть что-то апокалиптическое: