Сара

— Ладно… допустим… но ты должен был лучше постараться! — Она сидела на кровати, обхватив колени, и тряслась от рыданий.

— Я молил Господа, чтобы он вернул тебя. Молил и молил…

— Заткнись, паскудник…

— По… полиция меня не нашла, и ты вернулась — потому что я просил его. Это он привел тебя домой. «В Господе спасение мое и слава моя: камень силы моей».

Она сграбастала с ночного столика тяжелый стакан из мотеля — увесистый, с толстыми стенками. Стакан со стуком ударился мне в ключицу. Я слышал, как в ней что-то хрустнуло.

— Твое счастье. Я целила в твою паскудную наглую рожу!

Боль кромсала меня ледяными ножницами, но я даже не шелохнулся. Только вытер слезы.

— Что уставился на меня, чертов недоделок? Что? Думаешь, ты лучше? Да если б не я, гореть бы тебе в аду! — Она подняла стакан, который, отпрыгнув от меня, подкатился к ее ногам.

— Я… я оч-чень хорошо молился, — заикаясь, выдавил я.

— Я же тебе сказала — заткнуться!

Словно в замедленном кино, я видел, как она размахивается и швыряет в меня тем же стаканом. Глаза мои неотрывно следили, как он приближается к моему лицу. Но удар пришелся в живот. Я согнулся, оттого что мгновенно перехватило дыхание.

— Ты у меня научишься держать язык за зубами.

Распрямляясь, я улыбнулся ей — ведь она не ударила меня по лицу. Даже не целилась — а то бы непременно попала. Я улыбался, схватившись за живот.

— Проваливай к черту, — хрипло взвизгнула она. — Ты, чертово отродье.

Улыбка застыла у меня на лице, я продолжал держаться за живот, не в силах сдвинуться с места, чувствуя, что тут же упаду. Тогда она бросилась на меня, вцепилась в волосы, запрокидывая назад. Я невольно уцепился за ее руку, но тут же резанула боль из-под ключицы.

— Ах ты, выродок.

Я пытался сохранить равновесие, но она тащила меня, спиной вперед, выламывая позвоночник. Комната пошла пятнами, расплываясь, я слышал, как скрипнула дверь в коридор.

— Больше никогда не приду за тобой. — Кожа ее руки была мягкая и гладкая, как на дамской сумочке. — Убирайся прочь, негодник, барахло, чертов урод. — Она встряхнула меня за волосы. Я ощутил пинок в бок, затем другой. — Сгори в аду, прошипела она и вышвырнула меня в коридор. Когда попадешься полиции, они сожгут тебя заживо. Но только сначала хорошенько поджарят на углях. — Она плюнула в меня и попала точно в рот. — А потом тебя допекут… в преисподней! Так что на твоем месте я бы… держалась подальше от копов! — Она тревожно оглядела коридор. — Скажи спасибо, что я их сама не вызвала.

Затем тихо закрыла дверь, будто ничего не случилось — словно домохозяйка только что выпроводила назойливого коммивояжера. Я сидел в коридоре, бессмысленно разглядывая отпечатки ботинок и вмятины на двери у самого пола. Кто-то рвался сюда, видимо, сильно хотел, чтобы пустили обратно. Облизнув губы, я прислушался к боли, от которой надрывалось тело. Затем из последних сил поднялся и увидел перед собой расплывающуюся тьму. Вывески и фонари клуба утонули в ней — там несколько дней не включали света. Слышалось только трепетание мотыльков о зарешеченные ночники и стрекот цикад, а также отдаленное жужжание с трассы «Оранж Блоссом Трэйл».

Обходя мотель, я обнаружил кусты под деревьями. Мне часто попадались засыпавшие здесь дяденьки, пропахшие мочой и алкоголем, их машины одиноко дежурили всю ночь у стрип-клуба. «Она не целилась мне в лицо», — повторял я про себя, чувствуя во рту вкус ее слюны.

На следующий день я прятался за отелем на заднем дворе. Я пил из протекающего пожарного крана. И прятался при малейшем намеке на звук полицейской сирены.

Ночью я прислушивался к голосам идущих в клуб и возвращающихся оттуда стриптизерок. Наконец я узнал ее голос.

— Я лучше получу свои деньги, и на этом покончим.

— Они могут устроить новую облаву, — отвечала ей другая женщина.

— Еще бы, так всегда и случается, когда их начинают умасливать, они возвращаются за добавкой.

— Лучше держи свою задницу подальше от клуба, это все, что я слышала, или попалишься.

— Лучше я заберу свои деньги, а там посмотрим, — повторила она, и до меня донесся цокот каблучков, семенивших по тротуару.

Я обошел офис управляющего гостиницы. Это был смуглый коротышка кубинец со сросшимися тонкими бровями, пересекавшими лоб. Он недавно заменил покрывала в номерах на новые, с отсветкой, изрисованными геометрическими фигурами, которые могли родиться в мозгу художника, отравленного галлюциногенами. Стоило ему увидеть женщину с сигаретой, у него начиналась истерика. Когда ему попадалась Сара, на пути из клуба домой, с цигаркой в перламутрово-алых губах, он выбегал из своего затхлого пердильника, где просиживал сутками за трансляцией испанского футбола, звонком назойливо оповещая портье о каждом мяче, забитом его командой.

Когда случалась стычка, Сара с ухмылкой гасила сигарету острым каблучком и крутила ногой, сверкая перламутровыми колготками. На некоторое время она останавливала на управляющем взгляд, отчего у него расширялись пятна пота под мышками. Иной раз, когда у нее скапливалась изрядная порция миккимаусовых долларов и не хватало на шприцы и «лекарства», она просто бросала сигарету ему под ноги, выбивая целый сноп искр, чем приводила управляющего в бешенство.

Я стукнул в затянутую металлической сеткой дверь, которую кубинец всегда запирал изнутри.

— Qu'e? — подал он голос, не отрываясь от футбола.

— Меня здесь закрыли, — заканючил я.

— Qu'e? Qu'e?

«У них ребенок, — рассказывала Сара. — Он слабоумный, и с ним обращаются, как с собакой, и миску с едой ставят на пол. Говорят, даже сажают на цепь. Видишь, тебе вовсе неплохо живется». Управляющий стал названивать как сумасшедший:

— Goal! Goal!

Сквозь ячейки металлической сетки я увидел в щель чьи-то маленькие толстенькие ножки с перевязочками.

Когда я оглянулся, пухлые детские ножки уже исчезли.

Я снова принялся стучать, но ребенок уже ушел из поля зрения, видимо, зашел за стойку.

— Я уже слышал, думаешь, я не слышал тебя — слышал, слышал. — Открыв дверь, управляющий направился ко мне, звеня ключами. От этих звуков у меня началась судорога. Вот он остановился и стал отпирать ворота с сеткой.

— Gracias, — прошептал я.

— Что-то вид у тебя неважный, — заметил он, и сразу поспешил смотреть свой футбол.

Дома, закрыв за собой дверь, я включил свет. Подвинув кресло к шкафчику над раковиной и взобравшись туда, я отыскал ее бутылку «Дикой Индюшки». [9]

Подобрав с полу тот самый стакан, которым в меня дважды швыряли, я набулькал его до половины. Завинтив пробку, вернул бутылку на место.

Я высосал стакан до дна по пути в ванную. Медленно, с трудом стащил прилипшую одежду. Боль в плече стала отступать. Перевалившись за край ванны, я включил воду, самую горячую, которую можно было вытерпеть. Жаль, что у меня не было щетки с жесткой щетиной.

9

Старый виски-бурбон с медовым ароматом.