Сармат. Смерть поправший

— Браво, батя!.. У большевиков ты бы сорвал аплодисменты! — сказал появившийся в конюшне отец лейтенанта. — Будто не они тебя из России выперли?

— Они, — повернулся к нему дед. — Однако, Иван, с годами многое по-другому видится...

— Неужто простил Совдепию? — удивился тот.

— Простил-не простил... Разве это что-то меняет?

— Для него меняет, — кивнул отец на лейтенанта. — И мне интересно узнать, что ты нового в большевиках узрел?

— Ты вот, Ванька, все — большевики и Совдепия... Да, положа руку на сердце, хрен бы Ленину с картавой гоп-компанией далась в семнадцатом году Россия!.. Пока мы, серошинельные, на германских и турецких фронтах в окопах вшей кормили, в столицах-то разворовывали ее «временные» Керенского, обдирали страдалицу как липку, а православный народ, чтобы их воровства не углядел, забалтывали на революционных шабашах. Власть-то при них, «временных», как пьяная шлюха, в грязи валялась. Большевики лишь раньше других догадались поднять ее из грязи.

— Чтобы потом в еще большей грязи вывалять, — зло усмехнулся сын.

— Эх, Ванька, Ванька! — осуждающе качнул головой старик. — Знаю, ты мне будешь о потерях в войнах, о миллионах каторжан в сталинских концлагерях... Оправдать — упаси Господи, во веки веков!.. Жутко!.. Но подумай, сын, что это за народ «неполноценный» такой — русские? Приняв немыслимую смертную Голгофу, которой еще ни один народ не принимал, исхитриться снова возродить из пепла свою державу, перед мощью которой даже вашей наглой Америке приходится теперь гнуться. Длинную жизнь я прожил, Ванька, а не понимаю, как это возможно стало. Не понимаю, хоть убей! Видать, сам Господь за большевиков был, а?.. — смахнув мокреть с вислых казачьих усов, смущенно посмотрел он на сына. — Может и прозрел бы твой горемычный отец, ежели ему хоть раз довелось бы сердешно погуторить с русскими из-за железного занавеса. Не учли большевики, что я пять лет с нацистами бился насмерть. За Францию я, что ли?.. За нее, Расею-матушку. А она мне от ворот поворот... Не тешу себя, что поймете вы мою стариковскую боль.

— Почему же не поймем, батя? — обиделся отец.

— Американцы вы... Пуповиной с моей оренбургской степью никак не связанные.

— Не раскисай, дед! — обнял старика за плечи внук.

Тот сердито отстранился:

— Ты, Егор, мою фамилию и имя мое носишь?..

— Как же иначе? — смутился тот.

— Вот и попытайся за меня додумать и понять то, чего сам я понять не смог. Считай — наказ тебе.

— Обещаю, если случай представится, — отвел глаза в сторону внук.

Сказать деду, что у него теперь фамилия и имя на английский лад произносятся, он не посмел.

Но тогда он даже не предполагал, как скоро ему представится такой случай — сразу по возвращению на базу Гуантанамо.

Какой-то незадачливый русский морской пехотинец, из охраны ракетных установок, в ночной тропический ливень заплутал в кубинских джунглях и напоролся на колючую проволоку, окружающую американскую базу. Командование приказало Метлоу допросить его по полной программе.

— Осторожнее с ним. Русский — просто крези, лейтенант, — предупредил Метлоу командир патруля, захватившего русского на колючей проволоке. — При задержании он одному моему парню свернул шею, а еще троим ребра переломал.

Перед Метлоу предстал широкоплечий скуластый парень примерно его возраста, с сильными крестьянскими руками, скованными стальными наручниками. На его изодранной черной гимнастерке топорщились погоны с тремя лычками, а под гимнастеркой светилась полосатая тельняшка.

— Имя, возраст, номер и место дислокации воинской части? — задал дежурные вопросы Метлоу, стараясь не смотреть на его окровавленное лицо.

Тот будто не слышал вопросов.

— Не советую упрямиться, сержант, — попытался внушить ему Метлоу. — За информацию, интересующую нас, перед тобой откроются двери свободного мира. В нем много колбасы и красивых вещей, потому что у нас нет колхозов и коммунистических начальников.

Смысл его слов, видимо, дошел до морпеха.

— Говоришь по-нашему правильно, — смерил он его угрюмым взглядом. — Русский, что ли?

— Русский, — доброжелательно улыбнулся Метлоу. — В Штатах много русских. У тебя, как и у всех нас, будет семья, дом и много долларов...

— Были бы свободны руки, придушил бы тебя, как крысенка, чмо бандеровское! — с ненавистью выдохнул морпех и влепил в его лицо кровавый сгусток.

Рука лейтенанта Метлоу от этого оскорбления непроизвольно сжалась в кулак, и, потеряв контроль над собой, он бросил его в лицо пленника. Трое негров-охранников тут же набросились на морпеха, как голодные псы на дичь. Однако им пришлось изрядно потрудиться, чтобы сбить его с ног. Вбежавший на шум пожилой офицер военной полиции молча вышвырнул охранников из комнаты и с презрением бросил Метлоу:

— Садизмом к русским пленным отличались нацисты! Ты, похоже, из их племени, лейтенант?

— Я из его племени, — снова вспыхнул тот. — Между русскими свои счеты. Не советую совать в них нос, капитан.

Офицер выругался и вышел, громко хлопнув дверью.

Через несколько дней после напряженной смены в радиорубке, чтобы унять головную боль и звон в ушах, Метлоу, по привычке, отправился слушать музыку моря. На подходе к берегу его внимание привлекла стая чаек, мельтешащая с тревожными криками над пенной кромкой прибоя. Подойдя ближе, он остолбенел — накатные волны били о камни бездыханное человеческое тело. На утопленнике угадывались остатки полосатой тельняшки. Кисти его раздувшихся рук сжимали стальные наручники.

«Русский морпех, — догадался Метлоу. — Охранники забили, а труп выбросили в море, сволочи черномазые!»

По его сообщению за трупом прибыли как раз те самые «черномазые сволочи», под началом того самого пожилого полицейского офицера.

— Из него можно было выжать важную информацию, — показал Метлоу на труп. — Садист не я, а ты, капитан.

— О чем ты? — не понял тот.

— Не думайте, что вам и вашим черномазым убийство пленного сойдет с рук!

— А-а-а, вот о чем, — дошло до того. — Мои черномазые после твоего допроса пальцем не дотронулись до русского, но парни из ЦРУ решили забрать его на авианосец, подальше от твоих кулаков, лейтенант. Когда выволокли беднягу из вертолета на палубу, он смел всех с дороги и бросился за борт. В наручниках сразу пошел на дно. Так сказать, самоликвидировался... Что же стоишь, лейтенант, иди допроси соплеменника...

Осознание своей вины в случившейся трагедии пронзило молнией все существо Метлоу.

— Но почему он так поступил, сэр? — пролепетал он.

— Кто поймет этих русских, — хмуро ответил тот. — Я в войну с английскими морскими конвоями ходил в Мурманск... До острова Кильдин конвои охраняли союзники, а дальше нас подхватывали русские. Сразу за островом люфтваффе набрасывалась на наши изувеченные корабли взбесившейся волчьей стаей. Можешь не верить, лейтенант, но я видел своими глазами, как русские летчики, расстреляв боекомплект, шли на самолеты нацистов в лоб и тараном опрокидывали их в преисподнюю.

— А сами спасались на парашютах?

— Арктика не Карибы, парень, — удивился наивности Метлоу полицейский. — Минуту в ледяных волнах не продержишься...

— Простите, сэр.

— Но самое непонятное даже не это было, — продолжил тот. — Половина наших экипажей от нацистских налетов приходила в Мурманск, можно сказать, полумертвыми... Русские старики, женщины — сами едва ноги волочат от голодухи, под глазами круги, лица синюшные, а с ночи выстраивались перед госпиталями в длинные очереди, чтобы бесплатно отдать нашим израненным парням свою кровь или поделиться с нами последним глотком спирта.

— Шутите, сэр?.. — прошептал потрясенный Метлоу.

— Если бы... Но мы с тобой тему русских не обсуждали, — сухо предупредил полицейский офицер. — В Америке, сам знаешь, они теперь не в моде, а мне, парень, хочется дослужиться до пенсии за выслугу лет.

— О'кей, сэр!.. — поспешил заверить его Метлоу.

Но «тема русских» не выходила из его головы, как и не уходило острое чувство вины за смерть соплеменника из-за железного занавеса.

Под влиянием этого чувства лейтенант «зеленых беретов» обложился в гарнизонной библиотеке книгами по русской военной истории. Впервые тогда он узнал о русской трагедии сорок первого года, о жертвах в блокадном Ленинграде и о многом другом, о чем доселе не имел понятия... О Сталинградской битве, перемоловшей в своих жерновах отборные дивизии немецкого вермахта, к своему стыду, он узнал тоже впервые...