Сашенька

Пантелеймон нес за ними покупки в пухлых пакетах, которые он быстренько бросил в багажник, чтобы открыть дверь.

— Вот так-то! Наконец у тебя есть пара приличных платьев.

— Но, мама, — возразила Сашенька, испытывая раздражение от стоимости покупок и удивление, что подобные магазины работают даже во время войны, — я ведь не бываю в свете. Я хотела чего-то простого, незамысловатого. Мне не нужны бальные платья, платья для коктейлей и для чая.

— Еще как нужны! — ответила Лала.

— Я иногда переодеваюсь шесть раз в день, — заявила Ариадна. — Утром я надеваю платье к завтраку. Потом переодеваюсь к чаю, потом еду к Лорисам в моем новом шифоновом платье, отороченном парчой, а вечером…

Сашеньке невыносима была одна мысль о ночных похождениях матери.

— Нам, женщинам, нужно приложить немало усилий, чтобы найти себе мужа, — объяснила Ариадна.

— Куда прикажете, баронесса? — спросил Пантелеймон по переговорному устройству.

— В Сашенькин любимый английский магазин, — ответила Ариадна.

Там, в витринах магазина, были выставлены масла для ванной, духи, мыло, для джентльменов — экзотические пряности и джем.

Дамы купили имбирных пирожных и печенья, продолжая обсуждать покупку новых платьев.

— Сашенька, привет! Ты ли это? — Несколько молодых студентов в форменных шинелях и фуражках слонялись на улице неподалеку от ателье Чернышева: баловались, ухмылялись и толкались, как молодые жеребцы.

— Ох, Сашенька-озорница! Мы слышали, что у тебя были неприятности с жандармами! — кричали они.

Сашенька отметила, что «эстеты» были в беретах, а «денди» в фуражках. Один из «эстетов», наследник огромной империи, некогда писал ей любовные стихи.

Сашенька лишь улыбнулась уголком губ и пошла дальше.

— Боже! — воскликнула Ариадна. — Это еще кто?

На мгновение Сашенька замерла, но потом к ней вернулась способность ясно чувствовать и мыслить, когда сквозь группу слоняющихся студентов решительно пробрался ротмистр Саган. На нем было твидовое пальто, манишка и котелок — все явно куплено в английском магазине. Он, улыбнувшись краем губ, поклонился, приподнял котелок и поцеловал ей руку.

— Мадемуазель, какое счастье вновь встретить вас! Я покупал запонки. Почему всем так нравятся английские вещи? Почему не шотландские или уэльские, или не американские — они ведь тоже наши союзники?

Сашенька покачала головой и постаралась припомнить, как ей велел вести себя Мендель. Ее сердце учащенно забилось, застучало, как колеса набирающего скорость поезда. «Началось, товарищ Мендель!» — подумала она про себя.

— Уверен, что вы не собирались со мной больше встречаться, но как же наши беседы о Маяковском, и не забудьте еще про Ахматову! Я спешу. Надеюсь, я вас… не встревожил.

— Неслыханная наглость! — возмутилась она.

Он приподнял свой котелок, и от Сашеньки не укрылось, что у него длинные волосы, делающие его похожим скорее на артиста, чем на полицейского.

Саган жестом подозвал ожидающие сани, которые подъехали, звеня бубенчиками, и унесли его прочь по Невскому.

Ариадна с Лалой пристали с расспросами.

— Сашенька! — воскликнула мать. — Кто это? Ты могла бы быть и повежливее.

Но теперь Сашенька чувствовала себя неуязвимой, какие бы дурацкие платья на нее ни натягивали. Она обожала тайную ночную жизнь активного члена большевистского движения.

«Теперь, — размышляла она, — я стану настоящим кладом для партии». За домом следят. Саган, вероятно, догадался, что они поедут в английский магазин, — там его присутствие не так бросалось бы в глаза, как в ателье у Чернышева. Он заговорил с ней в присутствии матери и гувернантки, чтобы дать понять, что за ней наблюдают. Она не могла дождаться, когда она сможет сообщить новость Менделю. 

* * *

По дороге домой Ариадна потрепала дочь по щеке.

— Мы с Сашенькой будем добрыми подружками, закадычными, правда, дорогая? — повторяла мать.

Сидя на сером кожаном сиденье между Ариадной и Лалой, Сашенька вспоминала, что раньше, когда бы она ни прибежала к маме, чтобы ее обнять, Ариадна уворачивалась со словами: «Миссис Льюис, миссис Льюис, это новое платье от мадам Бриссак, а у ребенка грязный рот…»

Вчера ночью она наконец обняла дочь, но Сашеньке ее объятия были уже ни к чему.

Когда они приехали домой, Ариадна взяла Сашеньку за руку и уговорила подняться в будуар.

— Поехали со мною сегодня в новом платье, которое так подчеркивает твою идеальную фигуру! — хрипло шептала она, нюхая свое запястье, пахнущее розами. — После вчерашней ночи, когда ты вернулась так поздно, я догадалась, что у тебя есть тайный любовник! Я ничего не расскажу папе, но мы могли бы поехать вместе. Я думала, Сашенька, ты такая бука, никогда не улыбаешься — неудивительно, что у тебя нет поклонников, — но я ошибалась, да? Тихонько как мышка возвращаешься домой под утро! А кто же он? Тот, в твидовом пальто и котелке, которого мы недавно встретили? Мы наденем наши шикарные новые платья, и люди подумают, что мы сестры. Ты и я, мы так похожи…

Но Сашенька должна была доставить по адресу оттиски статей для партийной газеты и журнал с записями денежных взносов. На явочной квартире она встречается с товарищами, они вместе будут варить желатин, чтобы печатать на гектографе листовки.

До этого ей еще необходимо найти Менделя и рассказать о встрече с Саганом.

Она с трепетом ждала ночных приключений, как объятий любовника.

20

В час ночи Сашенька вышла из дому. Заметив на улице двух шпиков, она направилась по Невскому к гостинице «Европа». Вошла в фойе, на служебном лифте спустилась в подвал, миновала кухню, где бородатые, косматые грузчики в длинных фартуках носили яйца, капусту, розовые свиные и бараньи туши, бьющихся в предсмертной агонии освежеванных кроликов, громадные половины говяжьих туш. Потом она вышла опять на улицу, окликнула тройку и оставила шифрованное послание для Менделя у грузина-аптекаря на Александровском проспекте.

В трактире у Финляндского вокзала она грызла кусочек сахара и в третий раз слушала, как механическая шарманка крутит «Янки-Дудль», когда на стул рядом с ней опустился молодой человек. Он был старше Сашеньки, но их объединяла твердая вера в торжество революции, пусть им и приходилось недосыпать ночами.

— За-заберешь «бульдог» у то-товарища в караулке Конногвардейского, — заикаясь, произнес студент; у него были маленькие глазки, очки с толстыми стеклами в железной оправе, кожаная фуражка мастерового на неправильной формы, почти квадратной голове. Это был товарищ Молотов, ему исполнилось двадцать шесть лет. Из всего состава Русского бюро ЦК лишь он, товарищ Мендель и товарищ Шляпников еще оставались на свободе. Когда он снял свою кожаную тужурку, под ней обнаружились кургузый пиджачок и крахмальный воротник, делавшие его похожим на приказчика. Когда он снял свою кожаную кепку, его лоб неестественно навис над глазами.

— Спросишь то-товарища Па-Палицына. Хочешь что-нибудь сообщить?

Сашенька отрицательно покачала головой.

— Удачи, то-товарищ. — И Молотов исчез. По Сашенькиной спине от волнения пробегали мурашки.

В караулке ее снова встречал Верезин.

— А где соболя? А песец? — удивился он.

— Привлекают слишком много ненужного внимания, — ответила она. — Меня спрашивали?

У печи, за круглым столом, заставленным какими-то бутылками, сидел товарищ Палицын. Когда Сашенька вошла, он встал.