Сашка

– Пока не знаю… Вы куда?

– Куда же – на корабль любой проситься. Подождём начальника Управления.

– Знаешь, как только устроитесь, сообщи, думается, я тоже не останусь здесь.

– Боюсь, утонешь ты на берегу, – сказал Фёдор, подмигнув. – Девка хороша, и наверняка не замужем, и на тебя смотрела она так, что тебе отсюда трудней будет выплыть.

– Скажешь…– ответил, смутившись, как пойманный на нехорошем деле мальчик, Василий. – Ладно, братишка, увидимся.

24

Опасения старого врача не подтвердились, и уже через неделю Полина привезла Сашку домой. С утра потеплело, сугробы просели.

– Прямо весна! – воскликнула Полина.

– Что ты, – ответил Еремеев. – Мороз вот-вот вдарит.

На крыльцо вышла Зина. Сашка сполз с саней и подошёл к девочке. «Здравствуй!» – протянул ей руку. Та, взглянув на мать, засмеялась и тоже подала малому руку.

– Обрадовалась, – возчику шепнула Полина. – Понятно, одна всё…

– Этак-то плохо, – высказался Еремеев, почёсывая за ухом коня.

– Пойдём, Степаныч, – позвала возчика Полина, – попьём чаю, потом разгрузишься.

– Полина Семёновна, ты же знаешь, я порядок люблю. Прими груз, тогда и попить можно.

– Поставь чайник! – бросила Полина на ходу дочке.

Пекарня и магазин при пекарне – всё было на плечах Полины: и следила за выпечкой, и хлебом торговала и сторожила. Еремеев втащил муку в кладовку, которая располагалась в самом конце пекарни. В штате пекарни – две женщины и подросток. Переговариваясь, они гремели формами и шлёпали тестом. Полина, войдя в цех, кивнула молодой полногрудой женщине и весело сказала:

– Как будто вас здесь целая сотня, шумите.

– И пусть шумим, дело-то идёт, Полина Семёновна, – отвечала, улыбаясь сочными губами, женщина, не отрывая рук от теста.

В комнате Полины в это время происходил серьёзный разговор.

– У тебя игрушки есть? – спросил у Зины Сашка.

– Нет игрушек…– покачала головой, Зина.

– А чем ты играешь?

– Если время есть, я читаю, я очень люблю читать.

– И я люблю.

– Ты разве умеешь?

– Нет, читала нам тётя Аня, а мы, дураки, её не слушали.

– А я буду читать, станешь слушать?

– Буду, раз Вовки нет.

– Молодец. Сниму чайник: закипел.

– И дядя пить будет? – спросил, наклонив голову, Сашка.

– Конечно, будет.

– А зачем?

– Что зачем? Он помогает маме.

– Нет, он злой, разве не видела, как он бьёт коня? – хресь да хресь!

В избу вошли Полина и Еремеев.

– Раздевайся, Степаныч, жарко, – предложила Полина.

Возчик скинул с себя шубейку и присел на придвинутый к столу стул. Полина налила в кружки чаю, принесла булку тёплого хлеба, порезала её, а из алюминиевой кастрюли вылила в общую чашку горячий суп.

– Перекусим, не стесняйся, Степаныч.

– Я не стесняюсь, когда есть хочу.

Сашка косо поглядывал на Еремеева.

– Ешь, Саша, – подбодрила его Полина. И Еремееву: – Мать попросила подержать его, а он не в тягость, слушался бы.

– Буду слушаться, – промычал Сашка.

– Хороший. А сестра двух детей оставила, каково? Письмо прислала через год, как убралась; я тогда ей отписала, что её муж покончил с собой. После этого пропала, – рассказала, тяжело вздохнув, Полина.

– Ни слуху, ни духу, – добавила. – А ещё безотцовщина… И я схоронила своего – Зинке один год был…

– Ты, Полина Семёновна, молодая, у тебя всё впереди.

– Где там – сорок не за горами.

– Ничё, – утешал Еремеев, – закончится война, мужики с фронта вернутся, тогда всех баб замуж выдадим.

Допив чай, он накинул на плечи шубейку, поблагодарил Полину Семёновну и ушёл.

– И этот посидеть не захотел, – неизвестно кому пожаловалась Полина. – Как мне надоели эти стены, стараюсь, чтоб уютней было, а для кого?

Сашка зевал, тётка хмурилась. Зина, увидев неважное настроение матери, приготовила малому постель и села за книгу, помня, что мать ей не мешает, если она читает. Но много раз, выполнив работу по хозяйству, она, сидя над книгой, о чём-нибудь мечтала. Обычно представляла, как учиться будет в каком-нибудь городе и познакомится там с парнем. Незаметно летело время, а мать не замечала, что книга у дочери открыта на одной странице.

25

Вечно в хлопотах Агафья Рязанцева. С первыми лучами солнца она на ногах.

– Старик, Вову в садик отведи, а я за хлебом займу очередь.

Стянула с Семёна одеяло.

Дверь стукнула. Дед Семён, поднялся, сел. Посидев, оделся.

– Пошли в сад, – обратился он к внуку.

Тот влез под одеяло.

– Рано, посплю, – промямлил.

– Вставай, ждать не буду.

– Правильно, иди один, – предложил Вовка.

Дед скинул с внука одеяло; тот нехотя пошлёпал к умывальнику. Вскоре они вышли во двор, засыпанный снегом. Вовка почти сразу завалился в сугроб. Семён, матерясь, поднял его; за воротником у малого снег. Вытряхнув его, Семён скомандовал:

– Лезь на загривок, а то до вечера не дойдём.

Вовка, с удовольствием, забрался на спину деду; и таким способом добрались они до водопроводной колонки. Утомился дед и запамятовал, что под снегом здесь может быть лёд. Ступив неосторожно, он упал на бок. Вовка перелетел кубарем через его голову и растянулся. Старик с трудом поднялся и разразился матом; отведя душу, заворчал:

– Навязали по садикам водить…

Так и плелись они под бурчание деда, проклинавшего детсад, бабку и внучат. Наконец, дошли до места – бревенчатого здания, похожего на барак. В коридоре стояли фикусы, поникшие от холода; из дверей комнат высовывались детские посиневшие носы и слышались окрики воспитательниц. В конце коридора рыжий малый бил по клавишам пианино, и из дряхлого инструмента вылетали нестройные звуки.

– Дуй! – приказал Семён, когда Вовка скинул пальто.

– Н-е-т! – захныкал тот. – Пошли домой…

– Что ты! – шикнул на него Семён. – Жрать нечего…

– Не останусь… – ныл Вовка.

К ним подошла полногрудая воспитательница.

– Ерёмин! – в голосе напускная радость. – Пошли, ребятишки заждались тебя.

Семён кивнул ей, думая: «Вижу, толстомясая, прикидываешься, что пацану рада.» Проговорил же вежливо:

– Забирайте, я пойду.

– Идите, идите, – проворковала воспитательница и потащила Вовку за руку, да так скоро, что тому бежать пришлось.

– Послушай, дочка, – крикнул ей вслед старик, – малый ничего с утра не ел, уж покормите.

Воспитательница, словно не услышав, не оглянулась. Семён, махнув рукой, вышел на крыльцо. Выругавшись и сплюнув на обе стороны, он подался в гору. По бокам улицы кривыми рядами стояли тёмные от времени бараки с покосившимися ставнями. Из одного барака вышла женщина и направилась навстречу Семёну, прижимая к груди кое-как завёрнутое дитё: Семён увидел торчащую из тряпок ножку. Поравнявшись с женщиной, высказал: