Сашка

Дёргание продвигалось у освободительницы не шибко удачно, видимо, так как затянулось на целую вечность. Волна за волной боль в голове накрывала Сашку и вместе с очередной пришло беспамятство. Какое-то не полное. Он почувствовал, как освободились и загорелись болью руки, должно быть налаживался кровоток, потом его за руки тащили по сырой земле. Было холодно и больно теперь и спине. Потом его брякнули головой о деревяшку. Больнее и хуже не стало. Куда уж хуже?! Затем его приподняли под руки и по частям взгромоздили на что-то покрытое какой-то мягкой тканью шелковистой. Последнее, что запомнилось сквозь волны боли — это как ему приподняли голову и влили в рот из глиняной кружки шершавой горько-сладкую водичку.

Опять пели райские птицы. Павлинов же ими считали на Руси. А уж у павлина та ещё песня. Ворона музыкой покажется. Вот ворона и каркала. Долго и противно. Должна была эта песня шурупами в больную голову вкручиваться. Должна… а не вкручивалась, так голова и не болела. Прелести это песне не добавляло, но хоть терпеть можно было. Сашка открыл глаза. В помещении, где он находился, был полумрак. Свет шёл в небольшую круглую дыру под потолком. Ну, хотя, потолок — это такая горизонтальная поверхность над головой, здесь поверхность была наклонная. Дизайнеры начудили. Врываясь в помещение столб света был видимым. Он проходил через тысячи малюсеньких пылинок, которые чётко ограничивали его, делали видимым. Пылинки летали в разные стороны, совершая броуновское движение, и за ними, как за огнём, рекой и работой можно было, ни о чём не думая, наблюдать часами. Сашка всё же смог от их пляски оторваться и перевёл взгляд на стол, стоящий в углу. Там царил беспорядок. Лежали пучки трав, стояли кринки и стаканчики. Было небольшое корыто с сечкой внутри, такое Кох в музее видел, гид говорил, что мясо так в фарш превращали. Нужно надеяться, что попал он не к бабе Яге в дом, и фарш будут не из него делать. Над столом на верёвках тоже болтались пучки сушёных растений. Отдельно чуть сбоку была ещё одна верёвка и на ней были причудливые коренья развешены. Ну, точно к бабке Ёжке попал, решил Виктор, и попробовал руки с ногами, не связаны ли. Нет. Всё двигалось. Правда, при этом выяснилось другое. Он лежал на шкурах, так и ладно бы, почему Яге не застелить шкурами топчан этот, но дело в том, что лежал он голый совершенно. Хоть бы тряпочкой пиписку прикрыла. А с другой стороны, если на фарш пускать, то зачем заморачиваться.

Тут логика чуть прихрамывала. Если на фарш, то должна была хозяйка избушки обездвижить потенциальное мясо. А то ну как в бега будущий фарш пустится. Гоняйся потом за ним по буеракам. Кох ещё повертел головой, чуть опасливо, правда, в предчувствии, что боль вернётся. Но нет. Голова была ясной и только чуть нос саднил. Так чего бы ему не саднить, если по носопырке угодил кулак грузинского князя. Там килограмм девяносто веса и прилично силушки.

Удар такой должен был вмять в черепушку парные боковые хрящи, сломать сошник (кость) и вертикальную пластинку решётчатой кости. Виктор помнил, что в последний миг он чуть отклонился назад, и очевидно это движение позволило остаться живым, но нос хоть как сломан, потому и побаливает.

Больше угол зрения увидеть ничего не позволял и Сашка рискнул приподняться на локтях. Приподнялся и тут же выпал в осадок, так как прямо перед ним появилась хозяйка. Голова хозяйки. Бляха муха. Точно не баба Яга. Всё ещё хуже. Это нечисть была какая-то. Огромная копна зелёных волос с торчащими из них ветками и травинками. Огромные тёмно-зелёные круги под глазами и рубище на плечах, всё в лохмотьях и веточках с травинками, как маскхалат на снайпере из фильмов современных.

Событие двадцать второе

Реальность, как мне кажется, гораздо страшнее любой истории о мертвецах, призраках или инопланетянах.

Джордж А. Ромеро

Есть такое правило… Да чего там правило — целая аксиома. Если в твоей жизни началась чёрная полоса, то можешь не переживать, она рано или поздно закончится, так как ты не бессмертный.

Виктор грохнулся на шкуры и попытался завопить, но вопль застрял в горле. Перегородил его полностью, воздух не пропуская. Лежал и как рыба рот раскрывал Сашка, круглыми глазами уставившись на кикимору эту.

— Пить хочешь? — голос был чуть странный, хриплый какой-то.

Странный? А какой голос должен быть у нечисти?

— Попить дать? — кто там ещё бывает в лесу? Навка? Шишига, Карачун какой-то есть? Может и карачунья тоже обитает.

— М… — рука совершенно неверующего Коха потянулась, чтобы сделать крестное знамение, чёрт с ним, хоть слева направо, хоть задом наперёд, но сделать. И по дороге эта богохульная рука наткнулась на титьку склонившейся над ним карачуньи. Обожглась… Или обморозилась, но сама назад вдоль тела улеглась, больше попыток Иисуса на помощь позвать не выказывая.

— Сейчас, — навка исчезла, но вскоре появилась опять с пиалкой коричневой. Она подсунула руку Сашке под голову, приподняла её, а второй рукой поднесла к губам пиалку. Откормить хочет, прежде чем нашинковать сечкой. А! Отпоить?

Сашка сделал глоток. Это была не вода. Настой там или отвар, как их отличить? Вкус был так себе. Горьковатый и чуть прелью что ли отдавал, но первый глоток пошёл соколом, а после и остальные — мелкими пташками.

— Хватит пока, — кикимора отобрала пиалу и положила его голову назад на лежанку.

— М… — решил поблагодарить карачунью на всякий случай Сашка.

— И не говори, знаю, что вкусно, а помногу нельзя. Из мухомора снадобье, голова заболит.

— М…

— Сейчас поспи ещё, я скоро вернусь, поесть приготовлю, — бабка Ёжка молодая исчезла. Точно откармливать перед разделкой собралась, а специи в виде мухоморов внутрь вливает, очевидно ферментация произойдёт, чтобы он вкуснее получился.

Голова не заболела, а закружилась. Не как, если на карусели перекрутишься, а как перед потерей сознания. Уплывало всё куда-то, сиреневым туманом накрываясь. Последнее, что Сашка услышал — это как железка обо что-то тоже железное звякнула. Это понятно. Сейчас яга будет печь топить. Кочерга брякает. Блин, а справится карачунья, сможет его на лопате в печь засунуть. Он хоть и худой, почти как после Освенцима, но чуть откормился за этот месяц. Килограмм сорок весит?

Вопрос остался без ответа, сиреневый туман полностью поглотил Сашку и утянул в черноту сна. Ничего не снилось.

Выдернуло Коха их этого состояния подёргивание за плечо. Настойчивое, но не болезненное.

— Вставай, поесть тебе надо.

Точно шишига же его откормить собиралась. Виктор Германович, не открывая глаз прислушался к организму. Ну организм хотел одновременно две противоположные вещи сделать. Хотел исторгнуть из себя чего-нибудь, о чём громогласно вопил мочевой пузырь и хотел запихать в себя хоть чего, о чём скулил желудок. Вздохнув, Сашка открыл глаза. Ничего в антураже не изменилось. Рядом с ним сидела на краешке топчана зелёная кикимора. Столб света за её спиной чуть сместился, видимо солнце по небу немого пробежало, а так всё та же хижина бабы Яги.

— А где тут… удобства? — решил сначала зову ниже расположенного органа последовать Сашка. (а де ут уобсва).

— По нужде? — кикимора зеленоволосая почесала переносицу деревянной ложкой. — Ладно. Пошли, — она поставила чашку, тоже деревянную в изголовье на «журнальный столик» и подсунув правую руку под шею болезному помогла ему сесть. Виктор Германович заметил, что одежды на нём не добавилось, даже фигового листка не появилось. Хотя чего Яге мучиться то одевая, то раздевая его. Всё одно шинковать. Так что, чтобы два раза не вставать…

Сашка попробовал встать, но его качнуло. Навка фыркнула как-то непонятно и плечо ему подставила. Правда к концу прогулки по апартаментам Виктор приспособился и сам. Только чуть опирался на шишигу. Дверь, когда открыла кикимора, то солнечный свет почти ослепил Коха. Он зажмурился и встал столбом. Проморгался только через пару минут. Всё это время навка стояла за ним, дверь-то узкая и придерживала его двумя раками за титьки. Своими к нему прижимаясь. Озноба, нечисти это прикосновение, не вызывало. Даже можно сказать, что и приятно.