Сатанстое [Чертов палец]

Здесь река совершенно вскрылась, но течение было страшно сильное; однако это не испугало Гурта. Превосходный гребец, он отыскал на берегу лодку, спустил ее на воду, усадил в нее Мэри и пристал в десяти шагах от того места, где мы с ним несколько дней тому назад вывалились из салазок. Оттуда до дома Германа Мордаунта было всего две минуты ходьбы, и в эту ночь из всей нашей компании одна Мэри Уаллас спала в своей постели, если только она вообще в состоянии была спать после всего пережитого.

Джек и Моиз благополучно выбрались на берег, и их поймали на большой дороге, ведущей к Аль-бани; так как все в округе знали их и их владельца, то лошадей тотчас же привели к нему на конюшню. Даже сани не пропали бесследно: их унесло течением чуть не к самому устью реки. Они были выброшены на берег за Нью-Йорком, и вытащившие их люди поместили о них объявление в газетах. Гурт откликнулся на это объявление и с ближайшим шлюпом, пришедшим из Нью-Йорка в Альбани после открытия навигации, получил свои сани обратно. Сани Германа Мордаунта постигла иная судьба: его гнедые утонули и, конечно, увлекли за собой и сани на дно реки; но как только лошади испустили дух, тела их всплыли, а вместе с ними и сани. Матросы большого судна, идущего в Альбани, выловили сани, отрезав постромки и обрубив дышло, и доставили сани в город.

Вся эта история наделала много шума в городе, и все с большой похвалой отзывались обо мне. Бельстрод один из первых явился ко мне.

— Право, милый Корни, вы как будто самой судьбой предназначены оказывать мне самые величайшие услуги! Клянусь честью, я не знаю даже, как вас и благодарить. А знаете ли, если мистер Мордаунт не вмешается в это дело, то еще до конца лета этот Гурт Тен-Эйк непременно утопит всю его семью и вас в придачу или же придумает какое-нибудь другое средство сломать всем шею!

— Это было такое несчастье, которое могло случиться и с самым почтенным и самым осторожным человеком! — возразил я. — Лед на реке был так же прочен, как мостовая в городе, когда мы выехали.

— Да, тем не менее это катание могло многим стоить жизни! Ах, Корни, удивляюсь я, почему вы не вступаете в ряды армии! Поступайте к нам в качестве волонтера, а я напишу о вас отцу, и сэр Гарри непременно выхлопочет вам патент на чин офицера! Если он узнает, что мы обязаны вашему мужеству спасением мисс Мордаунт, то перевернет небо и землю, чтобы доказать вам свою благодарность. Знаете ли, что с того момента, как мой добрейший отец решился дать согласие на этот брак и назвать мисс Мордаунт своей belle-fille, он считает ее уже своей дочерью.

— А мисс Аннеке? Она также смотрит на сэра Гарри как на своего отца? — спросил я.

— Во всяком случае, ей придется привыкнуть мало-помалу так смотреть на него, не правда ли? Ведь это же естественно! И я уверен, что если сейчас мисс Аннеке мысленно говорит себе, что с нее довольно и одного отца, то со временем это, несомненно, изменится; она и теперь уже всегда, когда хорошо расположена, поручает мне писать моему отцу самые приятные веши. Но что с вами, милый Корни? Отчего вы так серьезны?

— Мне кажется, мистер Бельстрод, что я должен вам ответить той же откровенностью, какой вы почтили меня! Вы мне сказали, что искали руки мисс Мордаунт, и я обязан вам сказать, что я в этом отношении ваш конкурент, чтобы не сказать — соперник!

Майор выслушал мое признание с величайшим спокойствием и с улыбкой на губах.

— Так, значит, вы желаете сами жениться на мисс Аннеке Мордаунт, милый Корни?

— Да, майор Бельстрод! Это величайшее желание моего сердца!

— Придерживаясь вашей системы взаимности, вы мне позволите задать вам несколько вопросов?

— Сделайте одолжение! На вашей откровенности я намерен построить мое дальнейшее поведение!

— Скажите, говорили вы когда-нибудь об этом вашем сердечном желании мисс Мордаунт?

— Да, говорил, и в самых ясных выражениях, не допускающих ни малейшего сомнения!

— Вероятно, вчера ночью, на проклятых ледяных глыбах, в то время, когда она думала, что ее жизнь в ваших руках, не так ли?

— Вчера об этом не было произнесено ни одного слова! В эти страшные минуты мы оба думали совершенно о другом!

— Было бы не совсем великодушно воспользоваться такими минутами растерянности, страха девушки…

— Майор Бельстрод, помните, что я не позволю…

— Бога ради, милый Корни, остановитесь! — сказал майор самым мирным и дружелюбным тоном. — Между нами не должно быть недоразумений. Ничего не может быть глупее, когда люди, не желающие причинить друг другу ни малейшей царапины, начинают говорить громкие слова о чести, в то время как честь тут решительно ни при чем. Я совсем не желаю ссориться с вами, мой юный друг, и если у меня случайно в разговоре сорвется какое-нибудь необдуманное слово, то заранее прошу вас простить его мне и не тянуть меня сейчас же к ответу за него!

— Довольно, мистер Бельстрод! Поверьте, и я не хочу с вами ссориться из-за пустяков, и мне, как и вам, противны эти показные храбрецы, поминутно хватающиеся за эфес шпаги, но которые при первом серьезном шаге отступают назад!

— Вы правы, Литльпэдж, — те, что много шумят, редко много делают! Так не будем больше говорить об этом! Мы понимаем друг друга! Позвольте же задать вам еще несколько вопросов.

— Сколько угодно — при условии, что мне будет предоставлено право отвечать или молчать, по моему усмотрению!

— Прекрасно! Так скажите, прежде всего, уполномочил ли вас майор Литльпэдж ассигновать вашей будущей супруге приличную вдовью пенсию?

— Нет, но это и не в обычаях у нас в колониях; в редких случаях в брачный договор входит что-либо, кроме цифры приданого невесты, и это исключительное добавление представляет собою обыкновенно вклад кого-либо из родителей брачующихся в пользу третьего поколения. Я полагаю, что мистер Мордаунт завешает свое состояние дочери и ее детям, за кого бы она ни вышла!

— Да, это чисто американский взгляд на вещи! Но я сильно сомневаюсь, чтобы Герман Мордаунт, помнящий свое английское происхождение, придерживался такого же взгляда. Во всяком случае, Корни, мы, как вижу, соперники; но это еще не причина не быть друзьями! Мы понимаем друг друга. Быть может, мне следовало бы сказать вам все без утайки.

— Я вам буду за это очень признателен, мистер Бельстрод, не опасайтесь никакого малодушия с моей стороны. Я сумею вынести все, и если Аннеке предпочитает мне другого, то ее счастье для меня во всяком случае дороже моего личного счастья!