Сатирическая история от Рюрика до Революции

И странно-пестрая компания. Три или четыре заправилы больших кинематографических фирм. Представитель большого издательского дела с весьма своеобразным отливом. Артист виднейшего театра с гитарой и анекдотами. Четыре красивые дамы – все бальзаковского возраста. Три писателя – В. В. Розанов, Н. А. Тэффи, А. П. Каменский. Несколько человек без речей – скромные, не то с большой застенчивостью, не то с большого похмелья фигуры.

За ужином Распутин много пил и развязно ухаживал за сидевшей с ним рядом дамой. Кто-то сообщил, что Распутин на днях очень хорошо написал про любовь, и тут же показал напечатанные на машинке листки. Про любовь так писал Распутин:

– Кто это сказал, что мой милый солнце? Какая неправда. Мой милый краше солнца. Светит солнце днем, а ночью ушло. А мой милый всегда со мной. Можно прожить без солнца, а без милого помираю каждую минутку.

– K концу ужина Распутин охмелел и стал изрекать афоризмы:

– У друга жену не отымай. Найди чужого, – у него отыми. Обманывай мужа, а больно ему не делай. Делай так, чтобы он про твою измену не узнал. Человека любить велено…

– Молись, чтобы я стал камень, – тогда я дам спокой женщинам. А до тех пор не дам.

– Пить можно, а пьянеть не надо. Учись с меня. Много я выпил, а пьян не бываю. Сорок тысяч верст своими ногами прошел. А били меня так, как, пожалуй, другого не бивали. А смотри, какой я перед тобой сижу…

Раз даже сострил:

– Никогда не старайся, чтобы чужая жена к тебе шла. Старайся, чтобы она к тебе… бегом бежала.

Кто-то подходил и подливал ему вино. Он пил и белое и красное, галантно тянулся с бутылкой к соседке.

– Спляшешь, Гриша? – спрашивали его.

– Спляшу, обожди!

Но сплясать ему не удалось. В полночь позвали к телефону и он, озабоченный, куда-то уехал.

На другом вечере и в другом обществе, где Распутин 6ыл среди «вершащих судьбы России», он также звонко выпил и разоткровенничался. K тому же люди все свои были, из них некоторых он же и в люди вывел, и стесняться нечего было.

– Да, милой, с Протопоповым я, кажись, маху дал.

– Как так? – спросили его.

– С Думой не может поладить. Которые царедворцы выскочкой его считают. Прямо из сил с Аннушкой выбились, защищая иво. Как-нибудь отстоим, Саша с нами. А с Николой разговор короткий. Дух велит, и шабаш. Кульклизма! Хи-хи-хи…

Но и здесь ему помешали, позвали к телефону. Вернулся встревоженным и заторопился.

– Куда ты, Григорий Ефимович? – спросили его.

– Саша требует…

– Кто, Протопопов, Александр Дмитриевич?

– Да нет! Царица. Ахтомобиль дома ждет. Так уж мне она надоела, так надоела, што и сказать не могу! Прямо не знаю, как быть. Только зачнешь в хорошей компании ужинать, смотри, телехвон. Саша требует. Тьфу!.. Одначе ехать надо.

И он мелкими, торопливыми шагами вышел, даже не простившись с приятелями.

В тиши кабинета

В этот период времени Гришка совершенно обнаглел. И никто не становился поперек дороги, по которой, задрав вверх рыло, шла победоносно и гордо эта «торжествующая свинья».

Напротив, дорожку расчищали и сзади плелись за Григорием свет Ефимычем разные титулованные и нетитулованные проходимцы.

Когда обнаружилась известная история с Ржевским, организовавшем будто 6ы покушение на Распутина, он поехал к Штюрмеру, кричал на него, топал ногами и ругал.

– Ах, ты, старый колпак, колпак старый, почему не найдешь мово убивца!

И это на премьер-министра орал и бранился бывший сибирский конокрад. Хотя и на прохвоста Штюрмера…

Какая злостная все-таки ирония. K этому же времени относятся и грандиозные кутежи в загородном ресторане «Вилла Родэ», с владельцем которого Гришка был в наилучших отношениях.

Кутеж обычно устраивался после того или иного темного дела.

Угощали его любимые им дельцы.

Компания шумно вваливалась в кабинет. Являлся сам «большой хозяин» Родэ и принимал заказ.

– Ты, милой, ребятам разносолы там разные, а мне монастырский салат. Да поострее. Водочки, конешно. Ушицу 6ы хорошо. Ты знашь мой скус. Мамзелев пока не пушшай. Слыхали, убить меня хотят? Шалишь, кишка тонка! Не так-то легко это изделать. Коло меня завсегда архандилы. Эй, там, услужающие! Дать моим тела – хранителям водочки и авсего протчаго.

В кабинете, кроме «дельцов», два генерала, полковник, Манусевич-Мануйлов и еще несколько типов, людей просто любящих выпить за чужой счет. Без них ни одна попойка не обходится.

Был и незабвенный Симонович, человек с брюшком и рыжими тараканьими усами, «секельтарь» Распутина, служивший ему с восторгом и упоением, захлебываясь в порыве усердия.

Он, этот «миляга» Симонович, сопровождал Распутина во всех его похождениях и не отставал от него вплоть до уборной, появляясь и в оной, если была в нем надобность…

Вошел лакей и стал раскладывать на столе закуски. Симонович шаром подкатился к нему, схватил из рук какую-то посуду и поставил перед Гришкой.

– Салат монастырский, Григорий Ефимович, для вас специально. Отведайте, пальчики оближете, – подобострастно сказал Симонович.

– Пальчики-то лижи ты, а я буду салать свой кушать, хи-хи-хи! – засмеялся Гришка.

– Хо-о-о-хо-хо! – стал вторить Симонович. – Это остроумно, великолепно. Надо записать.

– Пиши, пиши, на то ты и секельтарь мой, распронаединственный…

K Гришке подошел генерал, обнял его за талию и отвел в сторону:

– Как там в Царском? На мой взгляд, Думу обязательно распустить надо. Там черт знает, что говорят, власть грязью забрасывают! Вы бы доложили, уважаемый Григорий Ефимович, что это прямо бунт!

– Докладывал, все сказывал. Разянка все виноват, допустил думу до таких прениев. Малюков обо мне тожа в Думе разговор вел. Касательно «темной силы» и протчее. Ничаво. Сичас мы их распустим на отдых. Соберем у хвеврале, а там на покой. Прапорщиков из них изделаем. Пусть повоюют с ерманом. А Разянку мы взяли на подозрение. Тожа бунтует. Скоро перестанут. Даст Бог, все образуется. Саша у меня молодец, слушает, Микола только фостом вертит. И иво направим.

– На вас вся надежда, дорогой Григорий Ефимович. Прямо житья нет от этих нахалов.