Сатиры в прозе

— Значит, смириться должон! — произнес один из именитых.

— Это, Федор Афанасьевич, значит, для смирения ему бог послал, — произнес другой.

— Божьи дела судить нам не приходится, — сказал голова, — а выражение от нас по этому случаю потребуется!

Именитые переглянулись.

— Что ж, именитые, почтить начальника в горести, по мере силы-возможности, есть каждого долг и обязанность…

Молчание.

— Итак, возблагодарим создателя! — произнес голова, вспомнив, что однажды начальник губернии именно этими словами кончил речь свою. Одним словом, совещание кончилось благополучно, и именитые вполне оправдали при этом звание граждан города Глупова, которое они с честью носили.

И вот таким образом «Московские ведомости» сделались причиной, что наш градоначальник был в этом году лишний раз именинником.

В этот же вечер, в трактире купца Босоногова, собрались всех шерстей приказные. Разговор, как и следовало ожидать, шел об афронте, полученном городничим, но все решительно терялись в догадках насчет сочинителя этого афронта. Спор шел горячий и оживленный; говорили и рrо и contra; [111] находились защитники и у городничего, но справедливость требует сказать, что большая часть спорящих оказалась приверженною благодетельной гласности.

111

за и против.

— Нельзя достаточно похвалить неизвестного корреспондента, — произнес секретарь уездного суда Наградин, — в настоящем случае он явил себя истинным гражданином.

— Лихо откатал городничего! — отозвался столоначальник Благолепов.

— Чего уж откатал! в самое рыло угодил! — присовокупил секретарь магистрата Столпников.

— Не об откатании идет здесь речь, — заметил Наградин, — ибо статья написана без излишеств, и истина является в пристойном ей одеянии. Достохвально то, что неизвестный корреспондент отважился взять на себя защиту прав человечества против посягательства лица сильного и власть имеющего!

— Не могу, однако ж, не сказать, что неизвестный поступил крайне неосторожно, — возразил секретарь полиции Попков, — ибо городничий, какой бы он ни был, все-таки установленная власть!

— Патрона своего защищаете, почтеннейший!

— Нет, не патрона защищаю, а сужу дело по существу!

— Несть власть, аще не от бога! — вздохнув, сказал архивариус Пульхеров и как-то тоскливо заглянул в следующую комнату, где на большом столе, в симметрическом порядке, красовались графины с различными сортами водок.

— Против этого не возражаю, но не могу от себя не заметить, что и в Писании не похваляются глупые девы, погасившие светильник; в настоящем же случае градоначальник наш едва ли не уподобился означенным глупым девам.

При этих словах в залу трактира вошло новое лицо; при появлении его собеседники значительно переглянулись, как будто бы всех их озарила одна и та же мысль. И действительно, вошедший был не кто иной, как учитель глуповского уездного училища Корытников.

— Иван Фомич! милости просим побеседовать! — радушно пригласил Столпников.

Корытников был еще молодой малый, только что преодолевший трудности гимназического курса. Поселившись в Глупове с недавнего времени и имея слишком ограниченные средства жизни, он вообще редко показывался в обществе; но на этот раз почему-то нашел нужным изменить своей обычной нелюдимости и, войдя в трактир, обнаружил особенную потребность к душевным излияниям. Он выступал какою-то смелою, бойкою поступью, и все его молодое лицо как будто светилось улыбкою.

— Что, господа, не о сегодняшнем ли нумере газеты рассуждаете? — спросил он.

— Вообще о гласности, — отвечал Наградин, — желательно бы знать мнение ученого сословия на этот счет.

— А что? ловко статейка написана? — спросил Корытников, которого, по-видимому, более интересовало впечатление, произведенное статьею, нежели отвлеченные рассуждения о последствиях гласности.

— Нечего сказать, лихо откатал неизвестный! — отозвался Благолепов.

— Угодил в самое рыло! — повторил Столпников, которому, очевидно, понравилось это выражение.

Корытников, смеясь, пожал Столпникову руку.

— Я, господа, так рассуждаю, что настоящее время — самое благоприятное для гласности! — сказал он, становясь в позу и незаметно впадая в дидактизм, — для России наступает, так сказать, эпоха очищения. Потребность очищения чувствуется повсюду; она разлита в воздухе; она проникает все слои нашего общества; она до такой степени присуща всем нам, что если я, например, встречаю на улице подлеца, то не могу воздержать себя, чтоб не высказать ему во всеуслышание, что он подлец!

— Не будет ли слишком шибко? — возразил Попков, сомнительно посмеиваясь.

— Нет, это будет только священною обязанностью со стороны каждого гражданина, сознающего свой долг в отношении к обществу! Я убежден, что если все мы будем так действовать и мыслить, то очевидно, что подлецам, негодяям и тунеядцам невозможно будет существовать на свете! Единодушия, милостивые государи! единодушия требует от вас страждущее общество, и вы сами изумитесь, как скоро и как естественно воцарятся на земле добро и истина!

— И подлецов будут по рылу бить! — воскликнул Благолепов, весело подпрыгивая.

— А учителя и архивариусы будут господствовать! — задумчиво заметил Пульхеров, почесывая себе коленки.

Все засмеялись.

— Позвольте, господа! — отозвался Наградин, — заключение Ивана Фомича хотя и нельзя признать безусловно верным (ибо подлецы бывают телосложения различного, и не всякий из них допустит сказать ему в лицо слово истины!), но вместе с тем нельзя и отрицать, что обличение, выраженное в форме легкого нравоучения, несомненно должно принести пользу. С этой точки зрения я не могу не радоваться, что и наш родной Глупов нашел своего дееписателя.

— А что? ведь ловко статейка написана?

— И ловко, и благоразумно… нет недостатка в словесных украшениях, но нет и излишеств…

Корытников, при такой похвале, весь вспыхнул от наслаждения.

— Одним словом, — продолжал Наградин, — если неизвестный сочинитель скрывает себя в лице вашем, то позвольте приветствовать вас и поздравить с успехом!

Наградин протянул руку Корытникову, а за ним и все прочие бросились поздравлять его. Со всех сторон посыпались восклицания и радостные возгласы; причем Столпников не преминул в третий раз сказать: «Угодил в самое рыло!» Один Попков смотрел как-то сумрачно и исподлобья.