Савва Мамонтов
Шрифт:
В новогодние дни 1886 года, по обычаю дома Мамонтовых, была наскоро сочинена, срепетирована и сыграна сказка «Волшебный башмачок». Савва Иванович старался для подросших двух новых актрис — Веруши и Шурки. Костюмы девочкам изобрела Елена Дмитриевна Поленова, и это были чудо-костюмы. Но старания Елены Дмитриевны спектакля не спасли. Поленов сообщал в Киев Васнецову: «Савва написал не вполне удачную сценку для детей, которая была ими уже вполне неудачно разыграна, за исключением, впрочем, Веры и Шурки». Видимо, во всем этом деле отсутствовала душа Саввы Ивановича, ведь у него теперь был свой настоящий театр.
Любительские спектакли на Садовой и в Абрамцеве продолжали ставиться, но уже силами молодого поколения. Сергей Саввич взваливал на себя все режиссерские и постановочные заботы и хлопоты, но он был только тенью отца.
В 86-м году, кроме «Волшебного башмачка», играли «Снегурочку». 1
Чернила драматического пера Саввы Ивановича высохли, да, кажется, и свет Абрамцева для него если и не померк совершенно, то сильно потускнел.
Елизавета Григорьевна вступала в сорокалетие, для Саввы Ивановича она уже «мама». Он уважает жену, но для нее чужды его театральные дела, вся эта легкая, развязная, околотеатральная публика, льстивое итальянское жулье в образе Энрико Бевиньяни, все эти актрисы и актриски.
Елизавета Григорьевна уходит с головою в дела своей кустарной мастерской. Она молится Господу, соблюдает все посты.
У Саввы Ивановича — железные дороги, театр, обворожительная Любатович. У Елизаветы Григорьевны — Абрамцево, дети, чистая вера в Иисуса Христа, мастерская резчиков.
Трещинки пробежали и по старым друзьям. Одни сохраняли верность Елизавете Григорьевне, прежнему неделимому Абрамцеву, другие теснились вокруг Саввы Ивановича. Сам же он души не чаял в Костеньке Коровине.
Талантливый шалопай мог месяцами бездельничать и в считанные дни исполнить месячную работу десятков людей.
Костенька невольно заставлял нянчиться с собой. Коровин не только бывал у Мамонтовых, писал картины и декорации в Большом кабинете Саввы Ивановича, он часто ночевал в этом же кабинете.
В январе 1887 года ему, художнику-декоратору, Дирекция Частной оперы предоставила бенефис. Событие для театров необычайное.
«Бенефициант, получивший в Москве художественное образование, — писала газета „Новости дня“, — в течение трехлетней своей деятельности при театре написал массу декораций… Каждая новая опера давала случай художнику проявить свой талант, он вызывал всегда шумные овации и одобрения со стороны публики»…
Савва Иванович ценил талант и преданность не только рублем, но и товариществом. Дружба с миллионером для многих была притягательна, но позже оказалось, что эта дружба имеет высший смысл, она — испытание на человеческую порядочность. Не все «друзья» это испытание выдержали достойно…
1887 год для русского искусства счастливый, но и горький. 15 февраля внезапно скончался академик и композитор А. П. Бородин. 5 марта у мольберта умер Иван Николаевич Крамской. Слабым утешением ученикам и товарищам художника-подвижника был триумф XV Передвижной выставки, триумф его дела, его жизни…
XV Передвижная выставка открылась 23 февраля. Стасов в письме брату Дмитрию Васильевичу не сдерживал своего восторга: «Просто чудеса!!! — писал он. — Такой, мне кажется, у них никогда не было за все 15 лет. Суриков — просто гениальный человек. Подобной „исторической“ картины у нас не бывало во всей нашей школе… Эта картина привела меня давеча в неистовый восторг… перешибла всю остальную выставку до такой степени, что даже портрет Листа Репина, который я обожаю, поблек для меня. Я весь день под таким впечатлением от этой картины, что просто сам себя не помню. Тут и трагедия, и комедия, и глубина истории, какой ни один наш живописец никогда не трогал. Ему равны только „Борис Годунов“, „Хованщина“ и „Князь Игорь“».
В газетной статье Стасов восторги поумерил. «Боярыню Морозову» Сурикова хоть и называл «первой из всех наших картин на сюжет из русской истории», но, пускаясь в размышления, нашел в ней отсутствие мужественных, твердых характеров и объявил: «Я никогда не считал эту картину верхом совершенства».
Стасова можно понять. XIV выставка передвижников вызвала ликование в стане противников русской реалистической школы. Картин, подобных репинскому «Ивану Грозному», суриковскому «Утру стрелецкой казни», на этот раз не было. Самой выдающейся оказалась работа Поленова «Больная». Было много неплохих пейзажей: Аполлинария Васнецова, Вжеща, Дубовского, Волкова, Кузнецова, Беггрова, Шишкина, но ничего выдающегося, поражающего. Противники Товарищества тотчас решили: реализм выдохся, сказать ему больше нечего. И вот, к радости Стасова, XV выставка устроила перед толпами зрителей парад замечательных творений. Полные жизни и мысли сцены городской и деревенской жизни представил Владимир Маковский. Мясоедов выставил «Страдную пору», мужиков и баб по пояс в золотом поле: косят высокую рожь. Среди нескольких картин Шишкина особенно выделялась «Дубовая роща», Ярошенко показал портрет Салтыкова-Щедрина,
Крамской — Струве. Репин — портреты дочери, Глинки, Листа, Гаршина, Беляева, Самойлова и две картины: «Прогулка с проводником на южном берегу Крыма» и «Собирание букета». Впечатляли работы Прянишникова, особенно его «Спасов день на Севере».И все-таки самыми потрясающими картинами XV Передвижной выставки стали два полотна, огромных по размеру и по сути своей — национальной, художественной, нравственной: «Боярыня Морозова» Сурикова, «Христос и грешница» Поленова. Название картины «Кто без греха» не прошло цензуры. Цензура примерялась вообще снять картину с выставки, и сняла бы, да у нее нашелся очень сильный поклонник. «Дорогая мамочка, сегодня на выставке у нас был государь, — писал Василий Дмитриевич из Петербурга 24 февраля 1887 года. — Он был необыкновенно мил и деликатен; перед каждой картиной, которую он желал приобрести, он спрашивал, не заказана ли она кем-нибудь, и когда получал отрицательный ответ, говорил, что оставляет ее за собой. Увидав меня, обрадовался, подал мне руку, спросил, отчего я совсем не бываю в Петербурге. Я ему рассказал, что живу в Москве, где работаю.
В субботу поутру был у нас цензор Никитин, который, осмотрев выставку, не сказал ни слова, но поехал к Грессеру и сообщил, что есть картина Поленова, которую он пропустить не может. Грессер прислал какого-то полковника, своего чиновника особых поручений, для проверки; тот отозвался об картине Поленова положительно, т. е. что он в ней ничего непозволительного не видит… В два часа приехал Вл. Алекс, (великий князь. — В. Б.); увидав меня, закричал: „Сколько лет, сколько зим не виделись!“, и начал расспрашивать: долго ли я работал над этой картиной, откуда материал и т. д. Через двадцать минут приехал государь, государыня, наследник, Георгий Александрович и Константин Константинович. Пошли осматривать выставку, она у нас помещается в двух этажах. Государю очень понравилась картина Мясоедова „Косцы“, и он ее приобрел, потом Шишкина маленькую вещь, Маковского. Наконец, пришли к моей картине. Первое, что он сказал, как интересно, но жаль, что так плохо освещена. Потом стал подробно рассматривать и расспрашивать, я стал рассказывать, подошла государыня и заметила…, что выражение Христа превосходно. „Правда, правда, — сказал государь, — издали он мне показался немного стар, но выражение чудесное“. Я стал объяснять картину государыне. Уходя, государь сказал, что для такой картины тут свету мало и что было бы очень интересно ее увидеть в хорошем освещении. Пошли они в следующую залу, я остался у себя. Вдруг бежит Владимир Александрович и зовет: „Поленов, что Ваша картина, свободна?“ — „Никому не принадлежит, ваше императорское высочество“. — „Государь ее приобретает“. Я поклонился. В это время показывается государь: „Ваша картина никем не заказана?“ — „Никем, ваше императорское величество“. — „Я ее оставляю за собой“. Я низко поклонился. Когда государь уехал, Грессер подскочил к Вл. Ал. и спрашивает: „Ваше высочество, как же насчет картины?..“ На что великий князь сказал: „Государь ее не только одобрил, но и приобрел, следовательно…“ Грессер шаркнул ножкой и исчез. Итак, моя картина осталась на выставке. Теперь ее благодаря любезности Лемоха и Мясоедова перенесли на другое место, где она будет гораздо лучше освещена…»
К сообщению Поленова можно добавить, что Александр III купил не только «Страдную пору» Мясоедова и пейзаж «Дубы» Шишкина. У Владимира Маковского он приобрел четыре работы: «Рыбачки», «Пастушки», «Перед купанием», «Пейзаж», у Волкова — «Церковь» и «Сельцо», у Павла Брюллова — «Утро», у Беггрова — «Севастопольский рейд во время пребывания государя императора», «Прибытие государя императора в Севастополь».
Картина Поленова была оценена в тридцать пять тысяч рублей. Это самая высокая цена, какую только получали русские художники того времени. Павел Михайлович Третьяков желал приобрести «Христа и грешницу», предлагал Поленову какую-то странную сделку. Если государь пожелает купить картину, Василий Дмитриевич должен был сказать, что картина куплена. В этом случае Третьяков обязывался заплатить двадцать четыре тысячи рублей. Если же государь не пожелает купить картину, то тогда художник получает только двадцать тысяч.
Жена Поленова, Наталья Васильевна, очень хотела, чтобы «Христос и грешница» попала к Павлу Михайловичу, но, видимо, торговля покоробила Дмитрия Васильевича, и он, всегда назначавший невысокие цены на свои работы, на сделку с Третьяковым не пошел.
Мы недаром так много и подробно говорим об этой картине, важнейшей в творчестве Поленова.
Мамонтовы от мала до велика были страстными поклонниками «Христа и грешницы». Василий Дмитриевич написал это огромное полотно в кабинете Саввы Ивановича. Лучше младших Мамонтовых никто и никогда не знал этой картины, ибо каждый из героев ее появлялся на их глазах, кого-то из этих древних иудеев они любили, а кого-то ненавидели.