Сажайте, и вырастет

Я не мог отвести глаз от зрелища тощего, как смерть, юноши, нежно шелестящего радужными бумажками. Он поймал мой взгляд.

– Ты, Андрюха, небось, думаешь – куда я попал? Это же реальный сумасшедший дом! Угадал, да?

– Нисколько,– соврал я.

– Не грусти! Привыкнешь. Как я привык.

– Все равно не могу поверить,– откровенно признался я,– что ты здесь четыре года просидел.

– Пятый пошел,– уточнил Слава. – Сел я в восемнадцать, а сейчас мне двадцать три.

– Выглядишь старше...

– Тюрьма,– объяснил Слава. – Недостаток жратвы и кислорода. А на воле – веришь? – я восемьдесят кило весил... Но это дело прошлое. Если честно, я уже и забыл, что такое воля. Машины, девочки, шашлыки, зеленые деревья – все это так далеко... Иногда сомневаюсь, что воля вообще существует. Кажется – как родился, так тут и сижу. Здесь – вся моя взрослая жизнь. Выпусти меня сейчас – с ума сойду, реально... Бог знает, что я там буду делать, чем займусь... Зато здесь, на Централе, мне все понятно, до мелочи. Тут я как рыба в воде. Тут я вырос. Про людей – все понял. К Богу пришел. Жить научился. В свои силы поверил. Вот и Джонни не даст соврать...

В эту ночь я долго не мог уснуть. Несколько раз перечитал письмо жены. Вглядывался в фотографии, пытаясь по мелким деталям угадать то, чего в письме не было. Как она там? Позади у меня восемь месяцев – а сколько впереди? Дождется ли? Выдержит ли?

Наверное, это очень банально – сидеть в следственной тюрьме и волноваться о том, дождется ли тебя твоя женщина. Но ведь всякая банальность, развиваясь, однажды оборачивается своей прямой противоположностью.

Ко всему ночью резко повысилась температура. В камере воцарилась тяжелая духота, особенно болезненно ощущаемая на высоте двух метров от пола. Я обливался потом. Простыня подо мной промокла насквозь.

Под самое утро я наконец понял, что нормально поспать не смогу. И тут внизу, прямо подо мной, из купе моего покровителя, вдруг забубнил знакомый резкий голос.

Слова звучали негромко, однако я был отгорожен от разговаривающих только самодельным матрасом и металлом настила; я слышал даже дыхание беседующих, даже то, как ногти Слона иногда скребут по его телу.

– ...Только не подумай,– мрачно изрек татуированный бандит,– что я пришел какой-то рамс качать или предъяву кинуть...

– Говори, говори, – благосклонно разрешил Слава. Слон с расстановкой начал:

– Я, конечно, примерно понял, почему ты сразу пригрел этого коммерсанта...

– Какого коммерсанта? – быстро удивился Слава.

– Ты знаешь.

– Ах этого, Андрюху? А разве он коммерсант? Он что, с а м тебе сказал, что он коммерсант?

– Не сказал,– поправился Слон. – Но по нему это видно. Я же не дурак.

Слава перешел на таинственный шепот. Я напряг весь свой слух.

– Ты только никому не говори... Этот Андрюха – аферист и мошенник. На своей афере он лимон баксов взял, ясно? За это его в «Лефортово» почти год держали. Это раз. Второе... – Слава заговорил громче, нажал, добавил агрессии,– я не понял, что ты там такое говорил насчет «пригрел»? Ты, может быть, намекаешь, что я с него деньги имею? А?

– Нет, конечно, – торопливо возразил Слон. – Как ты мог такое подумать? Но тогда с каких заслуг этот студент живет шоколадной жизнью, на козырной поляне тусуется, а достойные пацаны – в четыре смены спят? Я в хате пятый день. Я все тут понял. Со всеми переговорил. Много недовольных, Слава. Не я один. Не подумай, что я что-то хочу предъявить...

– Хватит, – резко, металлическим голосом, оборвал смотрящий. – Ты... как тебя звать, забыл?

– Дима.

– Ты, Дима, ничего мне не сможешь предъявить! – рубанул Слава Кпсс. – Ничего. В хате все – ровно. Я за это отвечаю. При мне здесь ни единого человека не убили, не опустили, не сломали без причины. Ни бузы, ни беспредела. Недовольные – они есть, я всех их знаю и их жизнь вижу. Ответь, почему эти недовольные – по углам шепчутся? А в лицо мне ничего никогда не скажут? А? Слон оглушительно почесался.

– Потому что они – мыши,– произнес Слава,– и жизнь их мышиная...

Я услышал щелчок зажигалки, потом Слон пробасил «благодарю» – очевидно, ему была предложена сигарета.

– Здесь,– продолжил Слава,– вокруг нас, все правильно. Постанова – чисто каторжанская. Такая, как нужно. Ясно? Лично я никого не «пригрел», не выдвинул, не задвинул. Не устроил в тепле. В достойной хате арестанты определяются сами. Этого афериста, который тебе покоя не дает, я держу возле себя по одной причине: он интересен и симпатичен лично мне. Лично мне, Славе Кпсс! Я с ним одну штуку замутить хочу, а какую – об этом, извини, никому, кроме нас двоих, знать не обязательно...

Слон выдохнул.

– Ты меня не убедил,– произнес он. – Закончим этот базар, Слава. Напоследок я тебе вот что скажу: пусть твой студент молится, что под твое крыло попал. Я бы весь его миллион из него за полчаса вытряхнул. Вместе с кишками. Я на воле этим занимался – и здесь сумею...

– Я тебя понял,– равнодушно ответил Слава.

– Тогда я пошел. Заскрипело железо.

– Будут вопросы – заходи в любое время,– беспечно попрощался Слава.

Несколько секунд прошли в тишине. Я снова различил щелчок зажигалки.

– Андрюха,– тихо позвал снизу мой заступник. – Ты ведь не спишь, правильно?

– Да.

– Все слышал?

– Почти все.

– Спустись. Есть тема. Только не сразу. Минут через десять. Или пятнадцать. Или даже попозже. Погляди, где этот бычара?

– Чифирить пошел.

– Ага. Давай, хитрую паузу сделай – и ко мне зайди.

Пятнадцать минут прошли в томительном, жарком ожидании. Наконец я поднялся, старательно зевнул, соскочил вниз – на пятый день это получилось у меня ловко и точно – и тут же стремительно нырнул в берлогу смотрящего.

Слава излучал безмятежность. Одеяло перед ним еще хранило отпечаток тяжелой задницы моего недруга.

– Нервничаешь? – сразу осведомился Слава.

– Нисколько,– соврал я.

– Врешь,– возразил Слава и улыбнулся. – Ни о чем не переживай. Живи спокойно. Отдыхай, привыкай. Я в этой хате четыре года. Таких, как этот Слон, я встретил и проводил – тыщу. На воле он какого-нибудь лоха по голове двинет, сто рублей отберет, вмажется героином – и ничего ему не надо. А на тюрьму заедет – сразу пальцы веером. Я крутой, я бандит, я всех знаю...

– Будет дергаться,– вырвалось у меня,– я перегрызу ему горло.

– Он тебя не тронет. И будет спать в четыре смены. Пока я не захочу, чтобы стало по-другому. А надо будет – мы его так одернем, что мало не покажется... Кстати, у тебя кофе есть?

– Да. В бауле.

– В бауле ничего не храни. Давай сюда, сейчас кипяток сделаем – и взбодримся.

Слава задумался. Его лицо посветлело. Он положил невесомую, сухую ладонь на мое плечо.

– Бог – он, знаешь, каждого направляет по отдельному пути. У таких, как этот Слон, путь короткий. А у нас с тобой чуть-чуть подлиннее. Согласен?