Сбежавший из вермахта

Гауптман выразил уверенность, что все они послужат на славу немецкому народу и Великой Германии. Лейтенант вышел перед строем и тонким голосом скомандовал:

– Батальон, слушай мою команду! Напра-во! Шагом марш!

Сотни сапог разом грохнули по бетонным плитам плаца. И сразу перешли на спокойный размеренный шаг. Впереди колонны с фонарем шел фельдфебель. Так начался ночной марш в полной экипировке по затемненному городу в обход центральных улиц в направлении грузового вокзала.

Лейтенант семенил по тротуару. Вблизи послышался гудок локомотива, запахло мокрым углем. Тусклые лампочки едва освещали темный перрон. Изо рта шел легкий пар.

– Батальон, стой! Командиры рот, приступить к погрузке. Всем распределиться по своим местам. Погрузим технику, потом разместимся сами. Командиры взводов должны немедленно докладывать о своей готовности!

Они грузили пулеметы, ящики с боеприпасами, на открытые платформы въезжали грузовики. Четыре часа заняла вся процедура. Наконец старший фельдфебель доложил лейтенанту о завершении погрузки и вместе с солдатами забрался в пассажирский вагон. Лейтенант остался на перроне. Он улыбался и по-граждански вяло помахивал рукой вслед отъезжавшим.

– Дегенерат он и есть дегенерат, – зло сплюнул старший фельдфебель, – у него нет даже сил поднять руку и взять под козырек. Ведь не бульварных девиц провожает, а солдат на фронт. И так каждый раз, я веду колонну, еду в гости к Иванам, рискую жизнью, а этот остается дома в тепле. Может, и мне записаться в дегенераты?

Поезд грохотал по стрелкам, набирал ход, показались знакомые шпили кирхи Святого Мартина, силуэты жилых домов, замелькали редкие окраинные постройки…

5. Артист?! На передовую!

Февраль в России – это все еще суровая зима, мороз, снег, горы которого высились вдоль железнодорожного полотна. Такого обилия снега Эрих никогда не видел. За замороженным стеклом вагона тянулись белые равнины, бесконечные белые леса. Иногда попадались деревни, низкие дома, накрытые снежными крышами. Но людей на улицах не было видно. По редким дорогам двигались немецкие грузовые колонны, танки, строем шагали солдаты.

Дорога от временной разгрузочной железнодорожной станции была утрамбована санями и колесами тягачей. Земля сделалась мерзлой, затвердевшей, как камень. По твердому заснеженному насту шагается легче. На плече карабин, за спиной ранец, на поясе патронташ, саперная лопатка, фляга, сухарная сумка. Три новобранца, среди них Эрих, впервые в России, впервые в одиночестве пешим ходом направлялись они к месту своей новой службы, точнее, к штабу полка. Они не разговаривали, слишком холодно. Ускорили шаг, хотелось согреться и быстрее добраться до места назначения.

Под тяжестью снега наклонились ветви елей. В лесу все замерло, тишина, ни одного звука. Где война, где фронт? Они были хорошо вооружены, но страх вынуждал их оглядываться. Кто его знает, не появятся ли из лесу какие-нибудь замаскированные партизаны, не откроют ли стрельбу? Такие случаи уже бывали. Партизаны наводили страх на всех. Как от них обороняться? Все полученные во время учений навыки не очень подходили к этой ситуации. Мерзлой земли и снега на полигоне не было. И маскхалатов им не выдали, и на лыжах кататься они не умели. Мороз пощипывал щеки, ноздри, пар шел изо рта. Сколько градусов? Никак не меньше минус пятнадцати по Цельсию…

Минут через двадцать они остановились у широкого белого щита.

«Вниманию всех немцев! Это зона повышенной опасности, враг поблизости. Будьте предельно бдительны!» Черные готические буквы на белом щите с заметными пулевыми отверстиями настораживали, вызывали подозрительность. Эрих невольно покрутил головой, посмотрел по сторонам. Ничего опасного не заметил. Два новобранца тоже прочитали надпись и теперь настороженно озирались, не знали, что делать дальше: идти в штаб полка или, может быть, ложиться на землю и начинать окапываться. Надпись создавала жуткое ощущение холодной враждебности окружающего. Но стоило остановиться, как шинель переставала греть. Им говорили, что местность спокойная, до передовой далеко, вокруг одни немцы, а надпись на пути старая, но напряжение все равно не спадало. От самой природы веяло жутью.

– Пойдемте дальше, камрады, – разрядил обстановку Эрих. – Не волнуйтесь, мы на месте, среди своих. Это старый щит. Фронт ушел из этих мест. Вон там стрелка, она указывает направление к штабу. Слышите рокот моторов? Впереди наши.

Через несколько минут показались одноэтажные деревенские строения. Жителей не было видно. В некоторых домах отсутствовали окна и двери. На улицах стало оживленней, навстречу попадались солдаты и офицеры, слышались слова команды, мимо пролетали мотоциклы, чуть в стороне от дороги солдаты разогревали двигатель тягача, раздался грохот, сизая гарь заклубилась в морозном воздухе.

Новобранцы вздохнули свободней – они среди своих. Чувство страха исчезло, на лицах появились улыбки. Они бодро двигались по мерзлой, развороченной гусеницами танков и тягачей деревенской улице к штабу полка, который, как им сказали, располагался в подвале полуразрушенного двухэтажного административного здания. Неожиданно в наружном динамике, укрепленном на деревянном столбе, раздался треск и незнакомый голос произнес: «Послушайте, камрады, эта песня по вашим просьбам». И зазвучала знакомая мелодия. Эрих замедлил шаг. Потом остановился. Не верил своим ушам. Не может быть… Звучала «Лили Марлен», песенка расставания перед отправкой на Восточный фронт. Ему показалось, что из динамика раздавался голос Блюмхен. Очень на нее похож. Он прислушался. Да, это была его театральная любовь, о которой он почти забыл. Вот так встреча! Знакомый приятный голос произносил не так давно слышанные слова. С этой песней Блюмхен отправила его на учения в казармы. С этой песней встретила его в России, где ему предстоит участвовать уже в боевых действиях.

Возле казармы, в свете фонаря,Кружатся попарно, листья сентября.Ах, как давно у этих стенЯ сам стоял,Стоял и ждалТебя, Лили Марлен…

Эрих вытащил из кармана фотографию. Блюмхен была изображена на ней в сценическом наряде Мари Бомарше по пьесе Гёте «Клавиго». Но сыграть в этой драме им обоим так и не довелось.

– Это кто? – приблизились к нему новобранцы. – Твоя девушка? Какая красивая! Как ее зовут?

– Это Лили Марлен, – серьезно произнес Эрих.

– О! В самом деле?! – спросил один из них и с неподдельным удивлением уставился на фотографию, потом перевел взгляд на Эриха.

– Да, в самом деле, – серьезно ответил он. – Лили Марлен ее псевдоним, а зовут ее Луиза Блюм, она артистка. Мы с ней вместе играли в театре, снимались в кино.

– Так ты артист? – оба посмотрели на него с нескрываемым восхищением.

– Да, – почему-то удрученно произнес Эрих и убрал фотографию.

– Зачем тебе воевать-то?

Эрих ничего не ответил. Они свернули в сторону штаба, куда указывала еще одна стрелка, а вдогонку им несся голос Луизы Блюм, артистки франкфуртского городского театра, когда-то близкой и задушевной подружки Эриха.

Лупят ураганным, Боже помоги,Я отдам Иванам шлем и сапоги,Лишь бы разрешили мне взаменПод фонаремСтоять вдвоемС тобой, Лили Марлен…

Они спустились по ступенькам вниз. В нос ударили запахи горохового супа и вонючего кислого табака. Из-за одной двери доносился стрекот телеграфного аппарата, из-за другой мужской голос называл цифры. Они вошли в помещение для вновь мобилизованных солдат и доложили о прибытии. Старший фельдфебель взял у троих документы и стал их изучать.