Сбить на взлете
Шрифт:
– Воздух!
– заорал я и принялся стучать кулаком по крыше кабины. Ну, ведь страшно же!
Водила, немолодой красноармеец под сорок, отреагировал правильно - нас с Мишкой от торможения бросило вперед. Выскочили из кузова и залегли в кювете. Две строчки фонтанчиков от пулеметных очередей немца прочертили дорогу и наш грузовичок. Над головой промелькнул мессер и ушел вверх на разворот - готовится к следующему заходу. Любят немцы охотиться за одиночными машинами - зенитного прикрытия точно нет. Минута, другая, и "худой" снова заходит на нас. Привычно шмаляю по нему из пистолета - вот понимаю, что бессмысленно, но хоть штаны сухими останутся. Опять летят щепки от деревянных бортов, а с той стороны дороги еще и вскрик раздался. Водитель? Кинулись с Мишкой туда.
Откуда появились три Ишака, не знаю, но у них было главное преимущество - высота. А значит широкие возможности для маневра и скорость. Мессершмитт потянул было вверх, но наткнувшись на пушечно-пулеметную очередь, как споткнулся, вздыбился еще круче, перевернулся через крыло и заштопорил, потеряв управление. Тут же от него отделилась черная точка и вдруг вспухла красно-оранжевым куполом парашюта.
Сейчас этому гаду все припомню! Вскочил и помчался к месту вероятного приземления, прихватив мосинку. Сейчас он мне за все ответит! И за мой страх, и за раненого красноармейца. До пилота мессера была сотня метров, когда он, погасив купол, отстегнул подвесную систему и, вскочив, вдруг начал стрелять. Дурак, ну разве с такого расстояния из пистолета попадешь? Увидев, как я навожу винтовку, отбросил свою пукалку и поднял руки. Стоит и довольно улыбается. Радуется, что живой остался. На рукавах летной кожаной куртки по три вороны - фельдфебель. Чтобы не лыбился, получил прикладом по спине. Сразу что-то возмущенно залаял на своем немецком. Пришлось повторить. Заткнулся, повинуясь движениям ствола мосинки, собрал шелковый купол и потащил к полуторке. Вальтер П38 я сам подобрал. Ладная штуковина - все-таки калибр девять миллиметров для пистолета лучше, чем семь шестьдесят две у тэтэшника.
Дотопали до грузовика. Мишка уже успел мотор завести. Побелевший красноармеец к дверце прислонился и забинтованную руку баюкает. В глазах боль и ненависть к фашисту:
– Надо было его не в плен брать, а на месте кокнуть.
– Еще не поздно, - хмыкнул сержант Пахомов, сдирая с немца куртку. Ремня с кобурой и шлемофона тоже лишил. Из карманов все вывернул, немецкие часы раненому отдал - хоть какая-то компенсация. А этот гад довольно смотрит на нашего водителя и подленько так улыбается. Возможно, сделал человека инвалидом и рад.
Тут уж я не выдержал, навел винтовку и, глядя в плещущиеся нарастающим ужасом водянистые голубые глаза - истинный ариец!
– с двух метров пальнул.
– Он же пленный!
– ужаснулся Мишка, глядя на схватившегося за руку и заоравшего немца.
– Нехрен было отстреливаться, - первым сообразил все равно злой водитель.
– Ну, разве что, - согласно кивнул сержант, посмотрев на орущую сволочь, перевел взгляд на красноармейца и обратно.
Кровь из-под пальцев зажимающего рану фашиста почему-то была такого же цвета, как у нашего красноармейца. Но вот тошноты у меня совершенно не вызвала. Но главное - подленько лыбиться этот немецкий летчик перестал.
Машину обратно в полк привел сержант Пахомов, переключая передачи со страшным скрежетом - никак его к перегазовкам не приучить. Сначала с рук на руки передали водителя военврачу Савушкину.
– Молодцы, - похвалил нас Матвей Палыч, осторожно размотав бинт и осмотрев запястье, - все правильно сделали. Пуля на вылет прошла. Сейчас заштопаю, и максимум через месяц будет как новенький, - посмотрел на кое-как перевязанного фашиста и скомандовал: - Этого пока к Юрь Михалычу ведите. Все равно раньше чем через полчаса не освобожусь.
Лейтенант ГБ Свиридов на следующий день, подшивая в папку результаты допроса немецкого летчика и наши рапорта, все-таки попенял:
– В другой раз так не подставляйся. А если кто-нибудь в особом отделе дивизии захочет
проверить показания немецкого летчика?Мишка потом уже успокоил:
– Не дрейфь Колька, дальше фронта не пошлют. Да и кто фашисту поверит?
Куртка со споротыми нарукавными знаками сержанту оказалась маловата, а мне в самый раз - только чуть-чуть в плечах свободная была. На вальтер он тоже претензии предъявлять не стал - не в Пахомова же немец из пистолета шмалял. А Елизарыч только хмыкнул, наблюдая за чисткой оружия:
– Знатный трофей, екось-мокось.
– Хватит с тебя, Витя, - майор Гольдштейн отобрал бутылку, хозяйственно заткнул ее пробкой и убрал в сейф.
– Завтра даже при такой погоде могут приказать на разведку вылететь. А послать нам кроме тебя некого. В таких сложных метеоусловиях у нас только командир полка летать может.
– А как же лучший курсант из нашего выпуска девятой школы военных летчиков?
– немедленно парировал Коноваленко. Пьяным он совершенно не выглядел. Скорее очень злым.
– У тебя, Борька, с ориентированием на местности всегда отлично было.
Начальник штаба хмуро посмотрел на командира и вдруг признался:
– Нет больше военного пилота Гольдштейна. Сгорел вместе со своей "Чайкой" [19] под Халхин-Голом. Вот как поджег меня японский И-97, так и не стало. На парашюте в монгольскую степь опустился уже только грамотный штабной командир, но никак не боевой летчик.
– Так вот почему ты тогда на предложение Васи Воскобойникова со всей душой...
– догадался Виктор.
– Чуть ли не жилы рвал, образцово-показательно работу в штабе поставил, лишь бы в бой не лететь, - потемнел лицом: - Струсил?!
19
И-153 "Чайка" - советский поршневой истребитель 1930-х - 1940-х годов.
Они сидели, оба насупленные, и молчали. Дюжий под метр девяносто очень злой майор Коноваленко и среднего роста плотный Борис, с прыгающим виноватым взглядом. Вскинулся, посмотрел прямо:
– Тебе скажу. Поднять самолет в небо могу, а воевать...
– отрицательно покачал головой.
– Пробовал потом - руки ноги сами машину назад разворачивают, - помолчал, вина с лица исчезла: - Я на земле больше пользы принесу, сам знаешь.
Возмущаться майор Коноваленко, как это ни странно, не стал - лучшего начальника штаба полка надо было еще поискать. Успокоился, с сожалением глядя на демонстративно запертый железный ящик, и спросил:
– Ну а мне что прикажешь делать?
– Летать, - пожал плечами Борис, - благо тебе дано как немногим. Подполковник Воскобойников, несмотря на не очень хорошее здоровье после тяжелого ранения в Испании, мог. Кольку угораздило, как будто за штурвалом родился. И ты, Виктор, можешь. Не так, как этот мальчишка - у него летного таланта, что называется один на миллион - но все-таки...
– помолчал немного, а потом разразился: - Сам же знаешь - десять-пятнадцать процентов летать не могут вообще. Подавляющему большинству требуется десятки, если не сотни часов налета, чтобы почувствовать машину в воздухе и начать получать от неба удовольствие. Ну и считанные единицы, кто всего за минуты способен принять характер нового аэроплана. Принять, подстроиться, может быть даже переломить и бить врага из самого невозможного положения на любой скорости. Одновременно адекватно оценивая обстановку вокруг. Оценивая и просчитывая ситуацию на несколько шагов вперед.
Майор Коноваленко выслушал тираду товарища молча, с заметной тоской поглядывая на запертый сейф. Выпить еще хотелось как никогда. Выпить и забить навалившуюся черноту в голове - враг сейчас оказался сильнее и лучше подготовлен, бьет Красную армию на земле и в воздухе. Увы, но напиваться никак нельзя - тут Борька, несомненно, прав. Посмотрел в глаза своего начальника штаба и потребовал:
– Тогда расскажи мне, майор Гольдштейн, почему мы отступаем. Разложи по полочкам, как ты это умеешь.