Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10
Шрифт:
И тут она заплакала в голос вместе с дочерью от страха и злости, все еще не снимая палец с курка, она уже расстреляла все патроны. Ночной воздух заполнял комнату, принося с собой запах соленой воды, болотной травы и зимнего одиночества.
Глава 12
Немногие назвали бы Санди и Ларри Крэйн счастливой парой. Приятели Ларри из Союза ветеранов иностранных войн, ряды которого непреклонно редели со временем, из тех, кто еще оставался в живых из быстро истощавшегося взвода ветеранов Второй мировой, изо всех сил старались примириться с Ларри и его женой, когда те изредка посещали мероприятия, устраиваемые Союзом ветеранов, чтобы вместе с ними порадоваться встрече. Марк Холл, его однополчанин (их осталось уже только двое из всего подразделения), частенько жаловался жене, что после «дня Ди» однополчан волновал только один вопрос: кто убьет Ларри раньше — немцы или кто-то из своих. Ларри Крэйн был отъявленный ловкач, мог пролезть в игольное ушко, если надо.
И, как часто это бывает, Ларри Крэйн мог спокойно оставаться элементарным сукиным сыном, трусливым, как все эти женоподобные маменькины сыночки, но он был страшно удачлив. Посреди всей той резни он оставался целехоньким, не пролив ни капли своей крови. Холл мог не признаваться в этом никому, мог даже отказываться признаваться в этом самому себе, но, по мере того как война все дольше затягивалась, Холл все больше прилеплялся к Ларри Крэйну в надежде, что часть удачи этого парня перейдет и на него. Может, так оно и случалось, раз он оставался жив, когда другие гибли.
Но не таким уж счастливым был этот счастливый случай для Марка Холла. Он заплатил свою цену за частицу удачи Ларри, став вторым "я" Ларри Крэйна, поделив с ним однажды воспоминания о том, что они сотворили в цистерцианском монастыре в Фонфруаде. Марк Холл не говорил об этом с женой. Он не говорил об этом ни с кем, кроме Бога, и то только в момент тайной исповеди самому себе. Он ни разу не переступил порога церкви, начиная с того памятного дня, даже сумел убедить единственную дочь провести свадьбу на открытом воздухе, предложив ей самую дорогую гостиницу в Саванне для брачной ночи. Жена считала, что ее Марк пережил некий кризис веры, пройдя сквозь невзгоды войны, а он позволял ей думать так, поддерживая ее предположения, время от времени глухо намекая на «увиденное в Европе». Он полагал, что в этом есть зерно правды, пусть и скрытой под толщей лжи, потому что он действительно видел ужасы войны и сам принимал в них участие.
Бог мой, какими они были еще детьми, когда их послали воевать, послали убивать. Невинными детьми, и невинные дети не испытывали никакого желания брать в руки оружие и стрелять в таких же детей, как они. Сейчас, глядя на внуков, изнеженных, избалованных и наивных, несмотря на всю их претенциозность и все их всезнайство, он не мог создать отчетливый образ самого себя в их возрасте. Он вспоминал, как сидел в автобусе на Кэмп Уолтерс и щеки его были мокры от слез его мамочки. Он тогда услышал, как водитель велел неграм садиться на задние сиденья, потому как передние места занимали только белые. И не имело значения, что все они — и белые, и черные юноши — отправлялись на одну и ту же войну, а пули не различают цвета кожи. Чернокожие не возражали, хотя он видел, как негодовали некоторые из них, сжимая до боли кулаки, а кто-то из белых новобранцев освистывал их, пока они шли к указанным местам. Чернокожие знали: лучше смолчать. Но одно лишнее слово — и все взорвалось бы, и штат Техас припомнил бы им все. Любой из тех ребят, подняв руку на белого человека, избавил бы себя от переживаний по поводу немцев или японцев. Их собственная страна позаботилась бы о них, прежде чем они успели бы подняться с места, и никого никогда не привлекли бы к ответственности за то, что произошло бы тогда с этими «черномазыми».
Позже он узнал, что некоторых из тех черных парней, кто умел читать и писать, призывали записаться в кандидаты в офицерскую школу, поскольку в армии США создавалось воинское подразделение из черных солдат — 92-я дивизия, больше известная как дивизия Буффало, названная в честь чернокожих солдат, сражавшихся в войнах с индейцами. Они с Ларри Крэйном оказались вместе где-то в Англии, на каком-то дьявольски пропитанном дождем поле, и кто-то сказал им об этом. Крэйн тогда начал скулить и материться: ведь каким-то черномазым подфартило получить погоны, а он оставался всего лишь рядовым пехотинцем.
Война брала свое, и скоро некоторые из тех черных солдат также оказались в Англии, что вызвало у Крэйна новый приступ жалоб, перемешанных с руганью. Для него уже не имело значения, что чернокожим офицерам в отличие от белых не позволяли входить в штаб через переднюю дверь или что черные отряды пересекали Атлантику без всякого эскорта, потому что их считали не слишком ценным грузом для военных действий. Нет, Ларри Крэйн видел только одно: бесстыжих и нахальных ниггеров. Даже после того, как берег в Омахе был взят штурмом и со стены захваченной немецкой огневой позиции, где они курили, они увидели, как низведенные до уровня сборщиков человеческого мусора черные солдаты брели с мешками по песку, наполняя их частями тел погибших. Нет, даже тогда Ларри Крэйн увидел повод для своих окропленных ругательствами причитаний. Он называл негров трусами, недостойными касаться останков лучших
парней, хотя это армейское начальство не использовало их в бою. Так было до тех пор, пока зимой 1944 года офицеры, подобные генералу Дэвису, не стали допускать чернокожих солдат в боевые пехотные подразделения и дивизия Буффало не начала с боями пробиваться сквозь Италию. У Холла не возникло много проблем с неграми. Да, Марк предпочел бы не спать с ними на соседних койках и, дьявол его побери, не стал бы пить с ними из одной бутылки. Но он понимал, что они могли словить пулю так же, как его белый сосед, и, пока они направляли свое оружие в нужную сторону, он был рад носить с ними одну униформу. По сравнению с Ларри Крэй-ном это делало Марка Холла настоящим оплотом либерализма, но Холлу хватало ума не слишком афишировать это, он только изредка возражал Крэйну или просил того держать свой проклятый рот на замке и не распускать свой окаянный язык. Время от времени Холл пытался увеличивать дистанцию между собой и Ларри Крэйном, но постепенно пришел к пониманию, что Ларри относится к числу живучих счастливчиков, и все больше держался подле него. Тогда-то они и оказались в Фонфруаде, и узы, связывающие их, стали намного теснее, отвратительнее и неразрывнее.Шли годы, Марк Холл поддерживал подобие дружбы с Ларри Крэйном, иногда выпивая с ним, когда не удавалось каким-либо образом отговориться от встречи. Ему пришлось пригласить чету Крэйнов на эту треклятую (одно только разорение!) свадьбу, хотя жена ясно дала ему понять, что не хотела бы срамить дочь в столь знаменательный день присутствием Ларри и этой неряхи Санди. Она угрюмо дулась на него целую неделю, пока он не проинформировал ее, что это он оплачивает чертов «знаменательный день», и, если у нее есть проблемы с его друзьями, тогда, возможно, ей следует самой пополнить свой счет в банке да и оплатить с него все расходы по свадьбе.
Да-да, именно так все и прозвучало. Какой он крутой парень, переругавшийся с женой, чтобы прикрыть свой собственный позор и свою вину!
Холл полагал, что и у него на Ларри Крэйна кое-что есть. В конце концов, они были там вместе, и оба оказались замешаны в том, что произошло. Он дал добро Ларри выгодно пристроить часть их находки, а затем принял с благодарностью свою долю. Те деньги позволили Холлу купить часть дилерской сети по продаже подержанных автомобилей и таким образом заложить фундамент всего, что сделало его автомобильным королем всей Северо-Восточной Джорджии. Именно так его величали и в газетной рекламе, и в коммерческих радиопередачах, и на телевидении: Автокороль, Номер один, Повелитель цен, Непобедимый автокороль, Несравненный и незаменимый король подержанных авто.
Это была империя, выстроенная на дельном и разумном управлении, низких накладных расходах и небольшой крови. Именно небольшой. На фоне всей крови, пролитой за годы войны, та кровь была чуть больше, чем маленькое пятнышко. После того дня они с Ларри никогда не обсуждали случившееся. И Холл надеялся, что им никогда не придется обсуждать это снова, до самой смерти.
Смерть — и это любопытнее всего — всегда в конце концов случается.
Санди Крэйн сидела на табурете у кухонного окна и наблюдала, как ее муж, подобно Тарзану, усмиряющему змею, сражается с садовым шлангом. Она затянулась ментоловой сигаретой и стряхнула пепел. О, как ее муж ненавидел этот пепел в раковине! Утверждал, будто из-за этого пепла от раковины разило старым монетным двором. Санди же считала, что раковина и без того довольно воняла и дополнительный запах от пепла не вносил никакой дисгармонии в уже имеющиеся ароматы. Если не дать Ларри повода скулить из-за запаха ее сигарет (она была в этом убеждена), он найдет, к чему еще придраться. По крайней мере она получала некоторое удовольствие, и это давало ей силы. Тем более не сравнить же ее ментоловые с той вонючей дешевкой, которую он покупает себе.
Ларри теперь присел на корточки, все так же безрезультатно пытаясь распутать шланг, и снова потерпел неудачу. Сам виноват. Она постоянно твердила ему, что если бы он не был упрям и ленив, как ослиный зад, и нормально скручивал бы шланг после использования, а не закидывал как попало в гараж, то не имел подобных проблем. Но Ларри не был бы Ларри, если бы слушался советов кого-либо и менее всего — собственной жены. Так он и потратил всю жизнь, выкарабкиваясь из тех волчьих ям, в которые сам себя и загонял, а она потратила свою жизнь на вечные «я же тебе говорила!».
Кстати, об ослиной заднице. Со своего наблюдательного пункта Санди теперь отчетливо видела расселину ягодиц Ларри, оголившуюся из-за сползших штанов. Она едва могла выносить лицезрение его голого торса. Это причиняло ей почти физическую боль. В нем все было обвислым и ослабевшим: ягодицы, живот, малюсенький морщинистый орган, теперь фактически лысый, как и его такая же малюсенькая морщинистая голова. Не то чтобы она сама оставалась еще конфеткой, нет, но она была моложе, чем ее муж, и знала, как лучше преподнести то немногое, что имела, скрывая недостатки. Кое-кто из мужчин имел возможность обнаружить несовершенство Санди Крэйн, хотя и несколько поздновато, когда спадала на пол ее одежда, но они все-таки справлялись со своей задачей. Будь она менее женщиной, она бы не знала, кого презирать больше: мужчин или себя. Санди Крэйн по этому поводу особо не волновалась и, как и в большинстве других аспектов своей жизни, научилась в одинаковой мере презирать всех, кроме себя.