Сборник "Чистая фэнтези"

— Такова воля великого хана!

— А что творить хана-великана, если мы не плати?

С помощью камчи аксакалу подробно объяснили, что будет творить «хана» в таком возмутительном случае. Бузбаши лично наблюдал за вразумлением, после чего удалился в неприступную башню из слоновой кости, под охрану сотни доблестных мамелюков.

Утром его в башне не обнаружили.

Отправленные на поиски наместника воины доложили, что в ауле Ц'Хе из крайней каверны они слышали вопли на ухтырском языке, но там было слишком высоко, а посему бузбаши исчез бесследно. Еще через три дня знакомый глухарь-аксакал принес письмо от наместника, где хабар категорически отменялся. Он же к вечеру принес и бузбаши, сорвавшего голос и погруженного в глубокую меланхолию…»

(«Преданья старины глубокой», т. 14, стр. 762)

«…кроме ряда достоинств, обладают энитимуры существенной слабостью: подвержены они агорафобии, сиречь боязни открытого пространства. Вне тесных стен испытывают горцы панический страх, круженье головы и расстройство сердечного пузыря. Посему отдельных рагнаритов с детства готовят для сношений с внешним миром, вынуждая жить в особо широких кавернах. С пяти лет их выводят из ущелья на плато, постепенно увеличивая срок пребывания: сперва в наиболее темные ночи, затем — при свете луны и звезд, далее в сумерках и, наконец, днем. Орудием помощи тут являются шоры, на манер лошадиных, которые сужают поле зрения подобно стенам родного ущелья. Обучив героев путешествовать в закрытых повозках и даже верхом, в качестве последнего испытания селят энитимура в деревне на равнине, понуждая жить там от месяца до трех и следя, чтобы не укрывался он в четырех стенах, а выходил на улицу и общался с местными жителями.

Лишь в последние десятилетия рагнариты начали заключать браки с людьми из внешнего мира. Дети от таких браков, как правило, существенно уступают коренным горцам в ловкости скалолазания, зато совершенно не подвержены агорафобии…»

(«Записки Бальтазара Кремня, медикуса и террографа». т. II)

CAPUT XVI

«В один фургон коня и лань впрягла карающая длань — и гонит по ухабам-буеракам…»

— Значит, вы один из послов энитимуров? — уточнил барон.

— Раньше быть, во младости, — грустно отозвался Тирулега, поправляя сбившиеся набок шоры. — Ухтыр-Кайса, Ла-Ланг, Баданден. Селенья горный тролльх в Ысыр-Балмут… У тролльх хорошо, они горы любить, как мы. Люди они зря кушать… иногда. Меня не кушать. Меня подарки дарить: слюда, мед, кислый колючка. Теперь старый, давно Рагнар-йок не покидать. Привычка теряй. Снова боять… бояться открытый место. Тут письмо приходи: к шалун Санчес беда близко. Ехать надо, а больше нет кому — кроме я. Поехал. Позднить… опозднить только.

Тирулега понурился, став похож на дряхлого ворона.

— Что ж, благодарю за откровенность. Признаться, я терялся в догадках: очень уж вы неординарная личность… И, знаете, — барон решил приоткрыть карты: хотелось ободрить старика, — если мои умозаключения верны…

— Эй, светлость! Тут зубарь буянит. Тебя требует.

Умение Коша объявляться в самый неподходящий момент просто восхищало. И ведь главное — без тени злого умысла! «Планида такая», — как говаривали, бывало, астрологи, не в силах внятно истолковать мудреный гороскоп.

— Прошу извинить, сударь. Зовут. Тирулега молча кивнул, качаясь в седле.

Едва Конрад поравнялся с фургоном, из-за спины возницы опасливо выглянул пульпидор, нелепо вертя головой — точь-в-точь гадкий лебедь-вертишей.

— Я вас слушаю, сударь Кугут.

— За нами следят?

— Не волнуйтесь: всадники скрылись, а я еду так, чтобы заслонить вас в случае необходимости.

— Мы подъезжаем к рубежам Майората?

— И Чуриха. Осталось немного.

Дорога гадюкой-альбиносом вползала на вершину мелового холма. Из-под копыт летела белая пыль, мукой оседая на одежде, на полотне фургона, на мордах карликовых битюгов. Левый битюжок возмущенно чихнул, сбившись с шага.

— В таком случае я желаю переговорить с вами наедине.

— Сударь, мы спешим и не станем делать привал.

— Немедленно! Это вопрос жизни и смерти!

— Да говори как есть, тут все свои! Предложение рыжего Рене проигнорировал.

— Это важно, ваша светлость! — У горбуна дергалось левое веко. — Пока не поздно…

Барон колебался. Случайный попутчик с самого утра был взволнован и теперь, кажется, решился облегчить душу. Чем? Чистосердечным признанием? А если откровения «зубаря» яйца ломаного не стоят? Конрад втайне отметил, что сокрушаться по Генриэтте Куколь, желая, чтобы вигилла оказалась поблизости, входит у него в привычку. Накрыла бы экраном, и секретничай, сколько угодно.

Как там она, в Чурихе? — молчит, а могла бы дать весточку..,

— Ваша светлость!..

— Вот же банный клещ! Впился в задницу и грызет… — донеслось из недр фургона ворчание Аглаи Вертенны. — Вы б потолковали с ним, а? Ежели чухню наплетет, так и в глаз можно… все развлечение…

— Нам не следует задерживаться, сударыня.

— И не надо. Пущай возьмет у вороны плаш со шляпой…

— У кого возьмет?

— У сударя Тирулеги! Переоденется, на коня пересядет — родная мать не узнает. Мелите языками хоть до завтра! Лишь бы я вас, оглоедов, не слышала…

«Мог бы и сам додуматься, — досадовал Конрад, пришпоривая кобылу. — Переодевания и конспирация — это по вашей части, господин обер-квизитор! Утерла вам нос старуха. Стыдитесь! А горбун умеет быть убедительным. Надеюсь, разговор стоит всех этих ухищрений».

Ловец снуллей согласился без уговоров: видно, уже жалел, что поехал верхом, и не возражал проделать часть пути в фургоне. Наблюдая, как Кош придерживает мохноногих лошадок, барон запоздало удивился: рыжий прекрасно управлялся с битюжками, и те отвечали ему любовью. А ведь лошади боятся оборотней! Это общеизвестно. Конечно, со временем их можно приучить, но чтоб вот так, сразу…

Переодевание заняло не более пяти минут.

Вскоре из фургона выбрался Рене в балахоне и шляпе энитимура, с шорами на голове, вскарабкался на вороного жеребца — и фон Шмуц жестом пригласил его отъехать вперед шагов на тридцать. Мимоходом обернувшись, Конрад обнаружил, что Аглая Ветренна не спит в фургоне, как обещала, а устроилась на козлах рядом с хомолюпусом. Руки вредной старухи, как всегда, находились в непрестанном движении. Правая ловко вертела странную штуку, похожую на веретено, а левая ладонь жила отдельной жизнью, сжимаясь в кулак и вновь разжимаясь. Вспомнилось ночное: «Бейте его, гадюку!.. он нашу кобылку воровал!..»

Барон с радостью, недостойной дворянина и кавалера, понял: в случае чего веретено без промаха полетит в затылок пульпидора.

— Итак, что вы хотели мне сообщить?

— Граница Майората близко, а они, вне сомнений, меня выследили, — Рене нервно облизал губы. Он попытался оглядеться по сторонам, но шоры решительно пресекли эту попытку. Ограниченность зрения ничуть не успокоила Кугута. — Я должен сейчас же передать крепундию представителю Надзора Семерых. Во избежание.