Сборник критических статей Сергея Белякова
Шрифт:
Раздражение Анны Григорьевны вызывали даже, казалось бы, невинные вещи: “Странная манера у этих немцев благодарить за поступки”, — пишет она [191] . Не понравился Анне Григорьевне и звон колоколов в Баден-Бадене: “не то что у нас в Петербурге: когда звонят, так просто сердце радуется. Нет, это какой-то нехороший звон… Даже неприятно слышать, именно немецкий звон” [192] . Конечно, непривычный звон может легко вызвать неприязнь. Но здесь, на мой взгляд, принципиально важно, что Анна Григорьевна подчеркнула: неприятный ей звон — звон немецкий.
191
Там же. С. 36.
192
Там же. С. 206.
Однажды (а если точно — то 6 (17) июля) в Дрездене Анна Григорьевна посетила стенографическую библиотеку. Хозяин библиотеки, вице-президент дрезденского стенографического кружка, некто Цейбиг (Zeibig), и стенографист доктор Хайде (Haide) отнеслись к русской гостье с чрезвычайным вниманием: провели для неё нечто вроде экскурсии, показав многочисленные образцы разных типов стенографии
193
Там же. С. 87.
194
Там же. С. 93, 94.
Впрочем, вскоре на страницах дневника встретилось еще несколько немцев, понравившихся нашим путешественникам. Например, похвалы Достоевских удостоилась пожилая чета попутчиков в дилижансе: эти люди столь трогательно ухаживали друг за другом, что, по словам Анны Григорьевны, они “примирили её с прочими немцами” [195] .
Нашлись все-таки в Германии симпатичные, приятные, да просто нормальные люди. Но для Достоевских эти исключения лишь подтверждали правило. Русской чете очень понравился некий молодой человек, который в ответ на безапелляционное германофобское заявление Фёдора Михайловича (“нигде нет столько мошенников, как в Германии”) не стал возражать и даже заметил, что его тоже, бывало, обманывали: “Вообще это, мне кажется, один из немцев, который не глупый патриот и не станет утверждать, что немцы решительно все честные люди” [196] , — замечает Анна Григорьевна.
195
Там же. С. 44.
196
Там же. С. 229.
Отметим: человек, не заступившийся за своё отечество, не защитивший его от грубых и несправедливых нападок иностранца, показался Достоевским одним из самых приятных людей. Как же Достоевские относились к тем, кто столь же грубо высказывался о России? Однажды в Женеве Достоевские познакомились с некой “мадемуазель Мари”, шестнадцатилетней русской девушкой, работавшей в одном женевском пансионе. Мадемуазель Мари пожаловалась, что в пансионе преподаватели и воспитанницы плохо относятся к России, считают русский язык “диким”, “говорят, что русские совсем без образования”, оскорбляют православную церковь и т. п. Федор Михайлович посоветовал девушке немедленно покинуть пансион и вернуться на Родину, а Анна Григорьевна заметила, что “очень рада за неё, что она так не любит немцев и швейцарцев и так любит Россию” [197] .
197
Там же. С. 237, 238.
Зато любившим свою родину немцам и швейцарцам крепко доставалось от Анны Григорьевны. На вокзале в Женеве она увидела следующую сцену: “…пришла целая толпа каких-то буршей с красными знамёнами в руках, их было человек 35, все ужасные сапожники и, по-видимому, мазурики, но удивительно много о себе думающие, вообще что ничего нет лучше их отечества [очевидно, здесь имеется в виду их кантон. — С.Б.], а главное, Швейцарии… Как мне все они противны, просто не знаю, как и сказать” [198] . И опять двойной стандарт: русский патриотизм вызывает у Достоевских одобрение, а швейцарский (и немецкий) — отвращение и негодование.
198
Там же. С. 374.
С двойным стандартом связана и предвзятость. Предвзятому человеку в глаза бросятся прежде всего дурные стороны другого человека, группы людей, народа; хороших же он просто не замечает.
В городском саду Баден-Бадена супруги увидели памятник Шиллеру, который представлял собой простой камень с высеченной на нём надписью “Бессмертному Шиллеру город Баден”. Анну Григорьевну этот несчастный памятник почему-то привел в негодование. Она убеждена, что немцы не могли поставить памятник Шиллеру из искреннего восхищения творчеством автора “Разбойников”. Нет! Просто баденцы стремились не отстать от “городов просвещённых”, “показать, что они интересуются и уважают гения”, да ещё и сделать это с минимальными затратами: “Это очень хитрая выдумка, которая только и может быть придумана немцами… Меня это просто возмущает…” [199] , — пишет Анна Григорьевна.
199
Там же. С. 210.
Предвзятость рождает желание опровергнуть любой положительный стереотип, связанный с именем “неприятного” человека или народа. Сразу же по прибытии в Швейцарию Анна Григорьевна обратила внимание на порок, в котором при всём желании не могла упрекнуть немцев: “Среди моста… стояли два-три старика. Все они были ужасно пьяны и о чём-то спорили. Вот какова швейцарская свобода… вот тебе и раз, хороша свобода!” [200] . “Встретили ужасно много пьяных, — продолжает русская путешественница. — Однако ведь этот город Женева славится свободой, а оказывается, что свобода-то её в том только и состоит, что люди все пьяные и горланят песни” [201] . Суждения Фёдора Михайловича мало чем отличались от высказываний его супруги: “Это самый прескучный город в мире, — так в письме к С.Д. Яновскому Достоевский аттестует Женеву, — строго протестантский, и здесь встречаешь работников, которые никогда не протрезвляются… Немецкая честность, швейцарская честность… не могу вообразить себе, кто только мог их придумать… трудно
найти где-нибудь, кроме Германии, такую глупость, такое надувательство и притом такое самомнение” [202] . “Пьяниц бездна” [203] , — жалуется он в письме к своей сестре, Ф.М. Ивановой. “Всё здесь гадко, всё здесь гнило, всё здесь дорого. Всё здесь пьяно! Столько буянов и крикливых пьяниц даже в Лондоне нет”, — пишет он А.Н. Майкову [204] . “Эти люди напиваются как свиньи и пропивают весь свой заработок” [205] , — так Фёдор Михайлович отзывается о швейцарцах в письме к Яновскому.200
Там же. С. 230.
201
Там же. С. 238
202
ПСС. Т. 28. Кн. 2. С. 353.
203
ПСС. Т. 28. Кн. 2. С. 224.
204
ПСС. Т. 28. Кн. 2. С. 226.
205
ПСС. Т. 28. Кн. 2. С. 361.
Трудно найти столь вопиющий пример двойного стандарта. Уж русскому ли попрекать пьянством? Фёдор Михайлович, в своё время “задумавший роман “Пьяненькие”, без сомнения, знал о чрезвычайном распространении этого порока в русской жизни. Но о русских пьяницах Достоевский писал с сочувствием и жалостью (вспомним хотя бы “исповедь” Мармеладова во второй главе “Преступления и наказания”), но сопоставлять пьянство швейцарское с пьянством русским ему, очевидно, и в голову не приходило. Нет, жалея русских пьяниц, Достоевский пьяниц швейцарских презирал от всей души. При этом он всё же ставил швейцарцев “безмерно выше немцев”, которые, по его словам, “безмерно глупы”, “неизмеримо глупы” [206] .
206
ПСС. Т. 28. Кн. 2. С. 243.
Конечно, Анна Григорьевна и Федор Михайлович не всегда были единодушны в оценках: “Федя начал по обыкновению ругать немцев” [207] , — пишет госпожа Достоевская. Федор Михайлович бранил немцев часто и, видимо, охотно. Даже Анна Григорьевна, вполне разделявшая убеждения мужа, призналась, что это и ей порядком наскучило [208] . Более того, Достоевский находил особое удовольствие в том, чтобы ругать немцев в глазах [209] . Анне Григорьевне даже приходилось защищать немцев, когда нападки на них становились особенно несправедливы [210] .
207
Достоевская А.Г. Дневник. С. 27.
208
Там же. С. 7.
209
Там же. С. 58.
210
Там же. С. 23.
И всё-таки у супругов особых расхождений “по национальному вопросу” не было: оба соглашались с тем, что хотя между немцами и “найдутся люди, которые будут не хуже русских, но в большинстве это ужасные мошенники” [211] . Эта цитата, на мой взгляд, служит выводом, органично следующим из всего того, что супруги Достоевские высказали о немцах, да и о швейцарцах. Тут я позволю себе и завершить повествование о романтическом путешествии четы русских националистов по Германии и Швейцарии, оставив объяснение феномена германофобии Достоевских на следующую главу.
211
Там же. С. 229.
Несколько незаконченных выводов о бытовом национализме
Неприязнь Ф.М. Достоевского к Европе и европейцам иногда объясняют мировоззренческими и философско-идеологическими мотивами, его отвращением к буржуазной культуре с её культом наживы, ведущим к забвению христианских ценностей, идеалов, к прогрессирующей бездуховности, триумфу индивидуализма и т. д. Действительно, именно эти пороки западной цивилизации Достоевский критиковал в “Зимних заметках о летних впечатлениях” (1863 г.), созданных под влиянием его первой заграничной поездки; и в “Дневнике писателя”; и во многих художественных произведениях. Но какое отношение всё это имеет к грубым нападкам на немцев, которые на страницах дневника Анны Григорьевны и писем Достоевского предстают нацией идиотов и жуликов? “Дневник писателя” и “Зимние заметки” содержат немало критических пассажей в адрес западной цивилизации. Но критика Запада здесь — это прежде всего критика социального устройства, негативных черт западного общества: социальных контрастов, соседства роскоши с нищетой; ханжества буржуа и лизоблюдства лакеев (в широком смысле слова), их обслуживающих; индивидуализма; западного христианства и общего упадка религиозности в Европе. Вместе с тем в “Дневнике писателя” Фёдор Михайлович восхищается немецким трудолюбием [212] (а в дневнике Анны Григорьевны — ни одной похвалы), называет немцев (эту нацию глупцов и мошенников, если судить по дневнику и письмам) “великим, гордым и особым народом” [213] . Что касается Анны Григорьевны, то она в своих мемуарах писала вовсе не о “немецких харях”, “глупых патриотах”, не о беспросветной глупости немцев, а, в худшем случае, об “основательности и некоторой тяжеловесности немецкого ума” [214] .
212
См., к примеру, ПСС. Т. 23. С. 73–76.
213
ПСС. Т. 25, С. 153.
214
Достоевская А.Г. Воспоминания. С. 122.