Сборник поэзии. Пружина

Ей было не привыкать к этой нише. Последняя в девятом-первом, обойденная славой в начале пути, известная узкому кругу ценителей в семидесятые, оказавшаяся ни с кем (то есть против всех) в восьмидесятые, вместе с большинством поэтов ставшая маргиналом в девяностые, она, ежели можно так выразиться, уже умела все это, поскольку всю жизнь хлебала большою ложкой. Тут и вечные бытовые унижения, с такой испепеляющей, лавинно-нарастающей ненавистью перечисленные в стихотворении “Памяти Тани”; и явное несоответствие таланта и славы; и годы замалчивания; и панибратское хамство литначальства; и выживание поденщиной — что до перестройки, что после; и все это — помноженное на ее уникальный женский, человеческий и поэтический темперамент, то есть переживаемое стократ острей. Поэтому в девяностые годы Слепакова закономерно стала голосом всех отверженных. И тут-то к ней пришла поздняя слава: ее последних книг было не достать, журналы охотно брали подборки. Жить на поэзию было нельзя, но жить поэзией — можно; и Слепакова с болью и ненавистью говорила за всех и обо всех. Некоторые ее поздние стихи шокирующе-страшны, в них она договаривается до той правды, которую и наедине с собой обычно не проговариваешь (вспомним хотя бы “У одра”, “Бред”, “Стихи о трех повешенных”). Это по-прежнему в высшем смысле “культурные”, стройные и строгие стихи, чуждые лобового, публицистического пафоса, но в них слышится такое омерзение, такая боль и тоска, что главным свидетельством нашего времени вполне может остаться именно эта книга:

В ночь, когда Отчизна пышет

Смесью гноя и ликера, —

На войну! Война все спишет:

Ни урока, ни укора,

Только рок! Под звуки вальса

Не пойдут юнцы к убою!

Рок победы, раздавайся —

Над врагом ли, над собою...

Росс незрелый, неуклюжий

И не храбрый — веселися,

“Сникерс” хавая над лужей,

Где мозги в мазут влилися.

...........................

Пейте, матери, пииты,

Желторотые солдаты, —

Так и этак без защиты,

Так и этак виноваты.

Что у другого было бы невыносимой газетчиной, или пошлостью, или диссонансом — в стихах Слепаковой органично, ибо все сплавляет воедино жар ее неутолимого желания высказаться, выговориться до конца, назвать и заклясть, утешить и оправдать. Это яростная поэзия. Последними были все — чеченцы, русские, пииты, солдаты, старики, дети: все унижены. Лирическая героиня Слепаковой — и в этом особость, уникальность ее места в русской женской поэзии — вообще постоянно унижена и не боится об этом говорить. Ее знаменитое стихотворение “Последние минуты” — своего рода манифест этой униженности, “последнести”, вытесненности из высшего круга: героиня, прощающаяся с любимым у подъезда, мучительно стыдится своей улицы, описанной — редкость у Слепаковой! — тем шестистопным ямбом, который только подчеркивает, по контрасту, все прелести окраины:

Тянулися ко мне изнывшие в разлуке

Суставы сточных труб, брандмауэры, люки.

.................................................

Мы вышли из такси, и тотчас, у ворот,

Весенний льдистый вихрь освобожденной пыли

Ударил нам в лицо, пролез и в нос, и в рот...

Окурки трепетно нам ноги облепили,

И запах корюшки нас мигом пропитал,

Чтобы никто уже надежды не питал.

И это-то болезненное внимание к унижению, гордость, мгновенно готовая обернуться доверием, мучительное, надрывное сострадание (и готовность к тому, что оно будет отвергнуто и попрано, чтобы мы не забывали, где живем!) — все это делает поэзию Слепаковой истинно христианской. Слепакова всегда сострадает одиночке, меньшинству, последнему. А то, что она была последним, кто в нашей поэзии это умел, — увы, подтверждается слишком многими примерами в современной словесности. Здесь нет места и времени рассказывать об исторических стихах и поэмах Слепаковой; негде процитировать ее “Сказ о Саблукове” — еще один простой, но эпически-мощный манифест неучастия, самостояния, отдельности. Скажу лишь, что Слепакова всем своим творчеством доказывает: потрясение возможно там, где есть острый глаз, сильная эмоция и христианское (пусть внецерковное, пусть подчас антицерковное) стремление сделать последних — первыми. Дать голос безгласным, дать надежду отчаявшимся, дать оправдание бессильным постоять за себя (именно такое понимание поэзии Слепакова прокламирует в превосходной “Легенде о льве святого Иеронима”). И книга Нонны Слепаковой, и вся ее жизнь — не только самое убедительное свидетельство о нашем времени, на взгляд автора этих строк, но и существенное оправдание его в глазах будущего.

Город, где хнычет гармошка,

Город, где рычет резня,

Темечком чувствовать можно,

Но оглянуться нельзя.

Там огнедышащи купы

Вспухших церквей и домов,

Там освежеваны трупы

Нерасторопных умов.

...............................

Боже! Дозволь уроженке

С Пулковских глянуть высот

Хоть на бетонные стенки

С черными зенками сот.

Как убежишь без оглядки,

Без оборота назад —

В том же ли стройном порядке

Мой покидаемый ад?

Так же ли кругло на грядке

Головы ближних лежат?

Так же ли в школьной тетрадке

Хвостик у буквы поджат?

Слушаться я не умею

И каменею на том —

Ломит кристаллами шею,

Сводит чело с животом,

Дальнего запаха гари

Больше не чует мой нос,

Губы, что вопль исторгали,

Оцепенели на “Гос...”

Не в назидание бабам

Солью становится плоть:

В непослушании слабом

Пользу усмотрит Господь, —

Чтоб на холме я блистала,

Дивно бела и тверда,

Солью земли этой стала

И не ушла никуда.

Дмитрий БЫКОВ.

НОННА СЛЕПАКОВА

Стихи

НАБРОСОК ЗАПИСКИ

В моей смерти прошу никого не винить,

Никого не судить, не карать,

И особо прошу я меня извинить

Тех, кто будет мой труп убирать.

Ничего! Бормотухой противность зальют,

А закуска придет с ветерком:

Отдавая мне свой черно-желтый салют,

Крематорий дохнет шашлыком.

И тогда замешаюсь я в снег или дождь,

В заводские втемяшусь дымки.

На кудрях меня будет носить молодежь

И на шапках носить старики.

Я влечу в твои сумки с картошкой, родня,

Я прилипну к подошве ноги.

И тогда ты простишь наконец-то меня

И зачислишь в друзья, не враги.

И тогда-то узнает меня вся страна,

Только мертвых умея ценить.

Прожила я одна, и уйду я одна

И прошу никого не винить.

1983

* * *

Зал ожидания детей

Я молчаливо миновала,

Зал выжимания вестей

Из разбитного персонала,

Зал понимания причин, <